Тайна раскроется в полночь
Шрифт:
Второй урок показался мне еще более интересным и показательным: Софи стреляла сама в себя! Ей вновь был глас, она тут же обнаружила пистолет деда на камине в столовой и пальнула в себя, метя в сердце, но попав в плечо.
Стало быть, и второе покушение неизвестный убийца успешно списал на увлечение Ольги учением Златогорской и ее желание следовать этапам судьбы своего кумира. Между тем здесь просматривалась некая неувязка: Златогорская метила себе в грудь, а наш убийца – в живот Ольги, что практически всегда ведет к мучительной смерти жертвы. И тут если не дух самой Златогорской, то чудо спасло Ольгу – то ли рука убийцы
Третий «урок смерти» Софи Златогорской вдохновил убийцу-неудачника на третью попытку убийства. В автобиографии Софи описывает, как вновь услышала глас Трисмегиста, требовавший «испить чашу до дна», и данная чаша оказалась стоящей прямо перед ней. Софи с восторгом испила, и далее вновь следовало описание чудесных видений: город золотой, и Гермес Трисмегист – дивный молодец с головой ибиса – беседовал с ней за жизнь, подведя общий итог всех трех уроков: «Теперь ты не боишься смерти, а значит, можешь жить».
Вот такие в кратком изложении приключения жизни, которые внезапно напомнили мне слова полицейского Айдара, прозвучавшие этой ночью в пустом холле клиники: все эти убийства-самоубийства – чистый детский сад. «Хочешь умереть – выпей горсть таблеток или пальни себе в сердце, – горячился Айдар. – Хочешь убить? Так убей! Но нет, тут организуют целые спектакли со всеми игрушками-погремушками в виде старозаветного мышьяка и пистолета образца прошлого века. Как будто дети играют! Жестокие детские игры…»
И вновь, против моей воли, передо мной вдруг встал вопрос, не раз возникавший где-то на периферии сознания: а все-таки что, если все эти случаи – вовсе не попытки убийства, а попытки самоубийства Ольги?
Я сидела в своем любимом кресле на кухне у окна, курила сигарету короткими затяжками, отпивала кофе и думала о странном доме, о не менее странной девушке Ольге, лежащей сейчас в городской клинике под капельницей, и о причинах, которые могли подтолкнуть ее к организации и постановке спектаклей под названием «Мои уроки смерти».
«Мы одинокие животные, и всю жизнь мы стремимся не быть такими одинокими». Кто это сказал? Убейте – не помню, но уверена на все сто: очень многие сегодня могли бы подписаться под этими словами. В том числе и Ольга Кооп.
И все-таки – прочь досужие мысли! – будем считать, что Ольга – лишь жертва. Стремительное развитие событий буквально с первого дня расследования не дало мне возможности сразу же полистать литературные труды Софьи Златогорской. Хотя это вряд ли дало бы мне даже самое минимальное преимущество – теперь, ознакомившись с ее биографией, можно лишь сделать вывод, что кто-то использует те давние события знаменитой судьбы в своих личных интересах, но конкретной подсказки на вопрос «кто?» мне ее автобиография не дала. Стало быть, в настоящий момент первая задача – понять, в чем состоит интерес убийцы. При всем при том заранее можно быть уверенной в одном: как бы эффектно все ни было обставлено, а причины будут самые наибанальнейшие. Надо ли повторять, что большинство преступлений в мире происходят по одной простой, классической причине – деньги?
А деньги в семье Кооп и, в частности, у ее главы Германа имеются, и немалые. Стало быть, и искать следует в этом направлении.
Глава 17
Зловещий
– Заходите, – негромко произнесла она, отступая назад. – Я вас сразу отведу на кухню, и для начала мы вместе позавтракаем. Герман спит, бедняга, хорошо, что я услышала, как он вернулся сегодня под утро да плакал под бутылочку вина на кухне. Рассказал мне, как все было, сказал, что вы придете к девяти часам. Я обещала ему вас встретить, а самого уложила спать. Пусть отоспится, жалко его…
Вот так вот: я настраивалась на очередную битву с обитателями дома, а вместо того ко мне вышли с белым флагом в руках. Мы сидели со Светланой на просторной и обставленной в лучших традициях богатых домов кухне и пили великолепный «Нескафе» из супер-пупер-автомата вприкуску с сырными оладушками, испеченными золотыми руками прирожденной кухарки – моей собеседницы.
Она сама начала рассказ, отвечая на мои пока еще не заданные вопросы, поглядывая на меня запавшими глазами человека, который не мог уснуть до утра, мучаясь угрызениями совести или чем-то в том же роде.
– Да уж, должна перед вами извиниться, – кивая самой себе, говорила она, подкладывая новую порцию оладий. – Только сейчас вдруг словно глаза у меня открылись – вижу, как не права была, когда кричала на вас да себя в грудь била, дескать, дураки все вы, а я одна – умница! Как сегодня Герман рассказал мне, что Ольга ночью траванулась… Господи, прости меня! Это ж мы ее, дурочку, довели! А может, прав Герман и не сама она отравиться решилась, может, и вправду кто-то ей помог… Кто-то из нас!
Она с силой тряхнула головой и ладонью потерла красные глаза.
– Ничего не понимаю! Что скажете мне – всему теперь поверю! Герман рассказал: пришел-де с работы и опять допоздна сидел в своем кабинете – говорит, работал, но работа никак не шла, все время думал, кто же из родных хотел его жену прибить, потом – застрелить? Плюнул, направился спать – в спальню. Смотрит – Ольга какая-то странная лежит: глаза закатились, и не шевелится. Он тут же ее на руки и – в машину, на всех парах в клинику, по дороге звонок туда сделал – дескать, встречайте! Пока действовал, не до слез было, а как врачам на руки жену сдал, тут и отказала выдержка. Как он мне раз сто повторил в истерике: «Ну, кто же ее так хочет убить? Что она, бедная моя девочка, кому-то сделала?!»
Я смотрела на притихшую фурию и удивлялась: интересно все-таки, насколько каждый размышляет по-своему. Средь бела дня человек получает кирпичом по голове – ну, ладно, здесь еще можно предположить несчастный случай, пробормотав нечто в духе «Нечего по подвалам шляться». Но когда тот же человек сначала обнаруживается с простреленным боком, а через несколько дней – отравленный мышьяком, то, казалось бы, даже предполагая самоубийство, впору ощутить хоть грамм раскаяния: «А ведь это мы ее довели!»