Тайна реки Гобилли
Шрифт:
– Давай. Только возьми с собой кого-нибудь.
Маслюков кивнул кому-то из рабочих и оба покинули столовую. Гул меж тем нарастал. В глазах некоторых рабочих уже засверкали яростные огни. Кто-то требовал немедленной расправы. Я поднял руку.
– Тихо!
Кое-как народ угомонился. Парнишка со сплющенным носом, уставился в пол, обхватив голову руками. Авторитет что-то нашёптывал ему, шевеля одними губами, и озирался по сторонам.
– Значит так. Независимо от того, найдёт Маслюков, что-либо, или нет, я отправляю сообщение руководству предприятием, с просьбой
Народ разошёлся по своим местам, а я двинул в штабной вагон, в котором у нас располагался спутниковый телефон и точка Wi-Fi. Генеральный не на шутку всполошился и заверил, что завтра же сообщит обо всём в полицию. Потом распорядился, чтобы я издал приказ, в котором бы запрещалось удаляться от вахтового посёлка после наступления сумерек на расстояние, которое я должен был определить сам. Дурь, конечно, но попробуй не выполни, и вся вина потом ляжет на тебя. Я положил трубку. В голове крутились разные версии, от самой страшной, до самой смешной. Вошёл Женя Хиславский.
– А может он….
– Не надо, Женя. Завтра прибудет следственная группа, пусть и ломают головы, может или не может. У нас с тобой своих дел по горло.
Он посмотрел на меня исподлобья и кивнул. Начали собираться мастера. Подходило время планёрки.
Сегодня планёрка закончилась на удивление быстро. А всего-то нужно было усилить контроль и поправить дисциплину. Тревогу вызывали только объекты, которыми занимался «Империал». Многие называли их просто: «Шарага». По сути, так оно и было. Ни техники у них своей, ни специалистов. Лопаты, кирки, да ломы. Работы продвигались медленно. Прораб клянчил то погрузчик, то экскаватор, то грузовик, но ни одной лишней единицы у меня не было, и сегодня я заявил во всеуслышание, что если «Империал» не ускорится, то часть объёмов я передам «Кедру».
Этим планёрка и закончилась.
Когда помещение опустело, вошёл Маслюков. В глазах тревога смешалась с едва проступающим хищным огоньком охотника.
– Дрянь дело, Владимирыч.
– Ну?
– Медведь.
– Что с Евстафьевым?
Маслюков опустил голову.
– Там яма. Мишка, видно, изюбря завалил, съел, сколько смог, а остальное в яму сложил, да валежинами сверху прикрыл, чтобы притухло. А этот, Евстафьев, видно на яму встал или рядом находился. Мишка пришёл поесть, а тут этот. Ну и….
– Что?!
– Да, как всегда. Шкура с затылка на лицо натянута, и спина сломана. Мишка ему руки обожрал и в ту же яму.
Я обхватил голову руками и уставился в пол. На спине выступила испарина. Я вдруг вспомнил, что недавно ходил там, совершенно один.
– Бли-ин.
– Ты, Владимирыч, там свяжись, да скажи, что бы менты промысловиков с собой прихватили. А мы с напарником до утра на лабазе посидим, вдруг медведь к яме заявится. Потому как, оставлять живым теперь его нельзя. Если медведь хоть раз человечины попробовал, всё – уже не отвадишь.
– Ладно. Только пока ни кому не слова.
– Знамо дело.
Маслюков ушёл, а я снова взялся за телефон.
3
Ровно
У реки ждал Маслюков.
– Не пришёл, – Маслюков виновато опустил голову и развёл руками, будто он был виновен в случившемся. Собака потянула носом воздух и заворчала. Маслюков повёл всех к месту, где медведь спрятал труп Евстафьева.
При виде трупа, меня сразу вырвало. С покойниками мне сталкиваться приходилось, но такое я видел впервые. Кожа с волосяным покровом начисто содрана с затылка и большим рваным лоскутом была наброшена на лицо. Неестественно изогнутая спина, как граблями была исполосована медвежьими когтями. Руки от плеч и до локтей обгрызены до костей. Всё залито кровью. Кругом видны отчётливые следы медведя. Я приложил к следу ладонь – медвежий след оказался в два раза длиннее моей ладони и оканчивался отпечатками когтей, длиной в указательный палец. Сломанный спиннинг лежал неподалёку от края ямы.
– Да, – следователь Смагин почему-то взглянул на меня. – Тут всё ясно.
Старший из охотников подтвердил версию Маслюкова:
– Он встал на яму, а медведь в это время был поблизости и подумал, что человек покушается на его запасы. Ну и вот, – он кивнул в сторону трупа.
Медики, после того, как криминалист сделал около десятка снимков, извлекли труп из ямы, уложили его в пластиковый пакет и поместили на носилки. Оперативник скучал потому, что сегодня он остался без работы. Охотникам повезло больше. Собака уверенно взяла след, и они, махнув нам рукой, двинулись вдоль берега Гобилли, вверх по течению.
– Идёмте, – Смагин кивнул в сторону ручья. – Тут – всё.
Мы двинулись вслед за медиками, несущими носилки с телом Евстафьева.
– Вот тебе и съездил на вахту, – Маслюков шёл за мной следом и говорил сам с собой. – Двое детей, блин. Баба с ума сойдёт.
В посёлке группа надолго задерживаться не стала. Смагин доложил руководству, заполнил несколько бланков и, погрузившись в вертолёт, группа отбыла в одиннадцать тридцать. Охотников ждать не стали. Мы договорились, что, по возвращении, я сам отвезу их в Хабаровск.
Под возгласы всеобщего негодования я озвучил приказ о запрещении удаляться от посёлка более чем на двадцать метров с восемнадцати до восьми часов. Народ гудел, но подписи под приказом поставили все. Я понимал, что этим прикрываю только собственную задницу, и по выражению лиц рабочих видел, что выполнять приказ никто не собирается.
«Да и хрен с вами», – подумал я.
День снова пролетел на нервах.
Охотники вернулись к девяти вечера. Глаза горят. С собой притащили шкуру, желчь, фотографии для отчёта и фрагменты одежды Евстафьева, извлечённые из желудка медведя.