Тайна сада
Шрифт:
— Майор, мы уверены, что вы в любое время представите свою саблю полиции, если это потребуется для экспертизы. Пока же, — прибавил он, энергично задвинув клинок в звонкие ножны, — позвольте возвратить вам ваше оружие.
Все, кто понял воинский символизм этой сцены, едва удержались от аплодисментов.
Эта сцена изменила все в жизни Нила О'Брайена. Когда он снова бродил по саду, еще хранившему свою тайну, но расцвеченному красками утра, в сердце его не осталось прежнего уныния. Теперь у него были причины чувствовать себя счастливым. Будучи джентльменом, лорд Гэллоуэй принес ему извинения. Леди Маргарет была не просто светская дама — она была
И все же тайна оставалась; поэтому, когда О'Брайен присел на скамью подле доктора Симона, этот ученый хотел было заговорить о ней. Но молодой человек, занятый более приятными мыслями, был не склонен к такому разговору.
— Меня это мало интересует, — откровенно сказал он, — тем более что дело-то более или менее прояснилось. Должно быть, Брейн почему-то ненавидел того человека, заманил его в сад и убил моей саблей. Потом он сбежал в город, а саблю по дороге бросил. Кстати, Иван сказал мне, что в кармане убитого нашли американский доллар. Значит, он был соотечественником Брейна. Все сходится. По-моему, для следствия уже нет никаких затруднений.
— Есть пять затруднений, и очень серьезных, — спокойно возразил доктор, — они образуют целый лабиринт. Поймите меня правильно; я не сомневаюсь, что убийство совершил Брейн; это, на мой взгляд, доказывает его бегство. Но вот вопрос — как он его совершил?! Во-первых, зачем убийце брать громоздкую саблю, когда можно убить человека карманным ножом, который легко спрятать в карман? Во-вторых, почему не было слышно никакого шума или крика? Разве вы смолчите, если на вас набросятся с обнаженной саблей? В-третьих, парадная дверь весь вечер была под наблюдением слуги, в сад Валантэна и мышь не проскользнет. Как же тогда проник сюда убитый? В-четвертых — каким образом из сада выбрался Брейн?
— А в-пятых? — спросил молодой человек, следя глазами, как по дорожке к ним медленно приближается английский священник.
— Это, конечно, не так важно, однако, очень уж странно. Когда я, осматривая шею, увидел, как она искромсана, я решил было, что убийца нанес несколько ударов. Но исследовав ее подробно, я обнаружил, что и сам срез иссечен ударами, которые, стало быть, нанесены после того, как голову отрубили. Неужели Брейн так люто ненавидел своего врага, что стоял там под луной и полосовал саблей мертвого?
— Какой ужас! — передернулся О'Брайен. Отец Браун подошел во время разговора и ждал с обычной своей застенчивостью, пока они не закончат, а тогда заговорил:
— Простите, что перебиваю. Меня прислали сообщить вам новость.
— Новость? — нервно повторил Симон, уставясь на него сквозь пенсне.
— Да, — как бы извиняясь, сказал Браун. — Видите ли, обнаружилось еще одно убийство.
Оба собеседника вскочили столь стремительно, что скамья закачалась.
— И что особенно странно, — продолжал священник, глядя тусклыми глазами на рододендроны, — опять отрублена голова. В реке нашли вторую, еще кровоточащую голову, в считанных ярдах от дома, по пути в Париж. Так что предполагают…
— Боже праведный! — воскликнул О'Брайен. — Да что же, Брейн — маньяк?
— Кровная месть существует и в Америке, — бесстрастно заметил священник,
Майор О'Брайен, последовавший за остальными в библиотеку, где начиналось дознание, чувствовал дурноту. Ему как солдату была отвратительна такая тайная резня. Где конец этой ни на что не похожей цепи усекновений? Одна голова отрублена, теперь вторая. «Вот уж не скажешь, — горько подумал он, — одна голова хорошо, а две — лучше».
В кабинете Валантэна, через который надо было пройти, его ждало новое потрясение: на столе он увидел еще одну окровавленную голову, на этот раз — самого хозяина. Это была цветная картинка в журнале националистов «Гильотина», где каждую неделю помещали рисунок, изображавший кого-нибудь из политических противников с выпученными глазами и искаженным лицом, как бы после казни; Валантэн же был видным деятелем антиклерикального направления. Но ирландец О'Брайен был способен даже в падении по-своему сохранять чистоту, и все его существо возмутилось сейчас против того интеллектуального скотства, которое можно встретить только во Франции. Весь Париж казался ему единым — от причудливых каменных фигур на средневековых храмах до грубых карикатур в газетах. На память пришли страшные игры времен Великой революции. Этот город был скопищем жестокой силы — от кровожадного рисунка у Валантэна на столе до собора Нотр-Дам, с высоты которого поверх готических чудищ скалится сам Сатана.
Библиотека была продолговатой, низкой и темной; только из-под опущенных штор пробивался снаружи по-утреннему розовый свет. Валантэн и его слуга Иван ожидали их, стоя у верхнего конца длинного и слегка наклонного стола, на котором лежали страшные останки, в полутьме казавшиеся огромными. Большое черное тело и желтое лицо человека, найденного в саду, были такими, как вчера. Вторая голова, которую утром выловили в речных камышах, лежала рядом, с нее обильно стекала вода. Люди Валантэна еще вели поиски тела, поскольку оно, вероятно, плавало где-то поблизости. Отец Браун, по-видимому, далеко не столь чувствительный, как О'Брайен, подошел ко второй голове и, как обычно, моргая, стал внимательно осматривать ее. Копну волос, сырых и седых, алый и ровный свет превратил в серебряный ореол; лицо, безобразное, багровое и как будто даже преступное, сильно пострадало в воде от ударов о деревья и камни.
— Доброе утро, майор О'Брайен, — сказал Валантэн со спокойной приветливостью. — Вы, полагаю, уже слышали о последнем подвиге этого головореза?
Отец Браун, склонившийся над седой головой, пробормотал, не подымая глаз:
— Видимо, эту голову тоже отрубил Брейн?
— Все говорит за это, — ответил Валантэн, который стоял, держа руки в карманах. — Убийство совершено точно так же, как и первое. Голова найдена в нескольких ярдах от первого убитого. Отрублена тою же саблей, которую, как мы знаем, он унес с собой.
— Все это так, — смиренно согласился отец Браун. — Но мне как-то не верится, чтобы Брейн мог отрубить эту голову.
— Почему? — спросил доктор Симон, пристально взглянув на него.
— Как вы думаете, доктор, — священник, мигая, поднял глаза, — может ли человек отрубить голову сам себе? Вот уж не знаю…
О'Брайену показалось, что с грохотом рушится весь обезумевший мир, а методичный доктор порывисто ринулся вперед и отбросил с мертвого лица мокрые белесые волосы.
— О, можете не сомневаться, это Брейн, — спокойно сказал священник, — у него и бугорок на левом ухе был такой же.