Тайна Шампольона

Риу Жан-Мишель

— Контэ усердно работает над строительством пороховых заводов, а еще мы значительно продвинулись в деле создания хлебопекарных печей.

— Вот меры, которые порадуют армию.

— Скоро мы осуществим новые испытания воздушного шара в небе Каира.

— Превосходно! Только бы, падая, он не напугал каирцев…

— Бертолле приглашает нас посмотреть на его химические опыты по белению хлором, из которых он надеется извлечь практическую пользу для наших красок. Ботаники и зоологи готовы продемонстрировать свои достижения в классификации насекомых, растений

и млекопитающих Египта.

— Что еще?

— Есть также отчет по миражам, который я только что закончил…

— Попрошу вас, господин де Спаг! Армия постоянно жалуется на ученых, посвящающих свое время искусствам. Меня обвиняют в том, что я им покровительствую и кормлю слишком много дармоедов. Идите только туда, где содержится что-то важное: здоровье людей, например. В Александрии вновь появилась чума.

— Деженетт над этим работает.

— Будем надеяться, что этого достаточно. Что нового относительно канала, который должен соединить Красное море со Средиземным?

— Экспедиция к Суэцу состоится, как и было предусмотрено, в декабре.

— Это очень поздно…

И он меня отпустил.

Итак, я находился в том же неведении, что и Форжюри с Ле Жансемом. Нам не удавалось узнать, что же все-таки искал Бонапарт, который вел себя то как военачальник, то как администратор новой колонии. К нашей тревоге добавилась и следующая прокламация, опубликованная 21 декабря 1798 года: «От начала мира на небесах было написано, что я приду с Запада, чтобы исполнить свое назначение — уничтожить врагов Ислама и низвергнуть кресты».

— Это прямо настоящее исламское кредо…

Фарос стоял у меня за спиной. Он комментировал то, что мы узнали раньше других, ибо он сам и печатал этот текст Бонапарта, предназначенный для местного населения.

Едва я дочитал, он забрал у меня документ, на котором еще не успела высохнуть краска, сложил вчетверо и засунул в карман, тревожно заозиравшись. Разумеется, мы были одни.

Он прошептал:

— Этим летом — фараон. Зимой он увлекся исламом, который хочет себе подчинить! Какую славу он ищет, Морган? В конце концов, чего он хочет?

— Я не знаю, Фарос…

— Тогда спроси у него!

Орфей тоже проявлял нетерпение.

Наконец мне представился случай откровенно поговорить с Бонапартом. 24 декабря мы оставили Каир и верхом отправились осматривать Суэцкий перешеек. Бертолле, который был с нами, считал эту миссию главной задачей экспедиции.

— Если мы сумеем соединить Красное море со Средиземным, мы изменим лицо всего мира…

Бонапарт был бодр:

— Хорошо, гражданин Бертолле, объясните нам ваше видение нового мира!

— Во-первых, мы захватили Египет. В этом вы, без сомнения, со мной согласны?

— Быстро у вас все получается, — спокойно ответил главнокомандующий.

— Разве задание, которое вам поручила Директория, не выполнено?

— Бертолле! Вы доставляете мне удовольствие… Продолжайте, прошу вас.

— Конечно, все еще не очевидно. Но в сущности, что такое

Египет? Это не наш враг. И это не наша наиглавнейшая цель. Директория требовала от вас в первую очередь уничтожить английские базы, расположенные на Красном море. Вот наша подлинная миссия! Прорезав Суэцкий перешеек каналом, который выйдет в Средиземное море, мы завладеем ключом, который откроет нам двери ко всем английским владениям на Востоке. И вот тогда мир изменится…

— Действительно, все зиждется на Востоке, — сказал Бонапарт.

Я тотчас попытался воспользоваться случаем:

— Таким образом, как многие об этом и говорят, ваше предприятие выходит за рамки Египта?

— Было бы нелюбезно начать вам противоречить, господин де Спаг.

— Но докуда? И как туда добраться без флота, без связи с Францией, без золота? Мне кажется, это невозможно.

— По-вашему, надо довольствоваться одним наполовину подчиненным Египтом?

— Тут уже работы больше, чем достаточно.

— Вы неважный стратег, господин математик!

— Я хотел бы понять…

Бонапарт замедлил ход так, чтобы Бертолле, ехавший впереди, оказался в одиночестве. Я очутился рядом с султаном Эль-Кебиром.

— Восток, — сказал мне главнокомандующий, — это такая система, в которой не имеешь ничего, если не обладаешь всем. Чтобы сохранить за собой Египет, надо завоевать весь этот континент.

— По-моему, это невозможно…

— Иногда я мечтаю объединить опыт двух миров и представляю, что Запад и Восток образуют одну единую империю…

— Никакая армия не могла бы держать в своих руках такого гиганта.

— Вы правы. Поэтому решение не касается ни сабель, ни пушек.

— Какая же иная сила могла бы объединить два столь непохожих мира?

— Сила? Я вас удивлю, Морган. Я — военный, и меня считают хорошим тактиком. Таким образом, я могу обладать картами, дабы полностью удовлетворить мою судьбу — меня ведь подозревают в том, что я только о ней и думаю. Полагаю, я не тешу себя иллюзиями. Я лучше других изучил средства, которыми пользуются люди, дабы утолить свою жажду власти. Я знаю историю завоевателей. Я анализировал их успехи и неудачи, измерял ошибки, неизбежно связанные со славой. Сила? Вы спрашивали меня об этом и, зная меня, совершенно логично думали о силе оружия. Итак, я отвечу вам, что здесь этого недостаточно. Здесь ислам воздействует на народы надежнее, чем тысячи пушек. Ислам — это ключ.

Поэтому к нему надо приспособиться. Вы, как и прочие, скажете, что я излишне расчетлив? А я тут же добавлю, что моя приверженность этой религии искренна, но этого недостаточно. Для них я неверный — неверным я и останусь. Таким образом, я смогу достичь своих целей, если буду использовать не один только ислам.

— Должен ли я из этого заключить, что вы никогда не сможете завоевать этот Восток, который так нежно любите?

Бонапарт потянул поводья своей лошади. Мы остановились. Мы были рядом с фонтаном Моисея, недалеко от Суэца, который, возможно, однажды станет мостом между Востоком и Западом: