Тайна шести подков
Шрифт:
Джон Дилби никогда не принимал участия в бегах — в отличие от своего старшего брата, Джеймса. Тот без умолку болтал о том, как там все устроено, вел специальную книжечку, в которой отмечал подробности, как он это называл, запрыгов, и даже мечтал как-нибудь завести себе прыговую блоху. И хоть матушка запрещала Джеймсу разговоры о «подобных отвратительных вещах», он был просто помешан на «Блошиных бегах Дядюшки Фобба»: знал всех прыгунов поименно, разбирался в их слабых и сильных сторонах, помнил все их травмы и втайне от матушки делал ставки. Впрочем, выигрывал он редко. Когда Джеймс узнает
Джон прикатил на Поваренную площадь, и поначалу Дядюшка Фобб отказывался разговаривать с констеблем (мол, он платит старшему сержанту Гоббину не для того, чтобы его утомляли флики), но, когда Джон сказал о брате, тот несколько смягчился. Очевидно, те, кто раз за разом проигрывались на его запрыгах, были у него на хорошем счету.
— Это не моя подкова, — сказал Дядюшка, продемонстрировав Джону одну из тех подков, которыми подковывал своих прыгунов. Дядюшкинаотличалась более тонкой отделкой, специальными подвижными зацепами, отверстий для гвоздей в ней было больше.
— Тогда кто мог сделать эту? — спросил Джон.
Дядюшка Фобб пожал плечами.
— Она очень старая, — сказал он. — Так больше блох не подковывают. Постойте-ка…
Дядюшка Фобб взял нож и принялся счищать ржавчину с подковы, которую принес констебль.
— Быть не может! — воскликнул хозяин блошиных бегов. — Кто бы мог подумать?!
— Что там? — спросил Джон, и старик продемонстрировал ему отметину-клеймо в центре кованой дуги. Прочитав то, что там было выгравировано, констебль хлопнул себя по шлему — и правда: «Кто бы мог подумать!»
Так он и оказался у старой ограды, поросшей плющом, на вывеске которой ржавело: «Добро пожаловать в цирк мадам Д.Оже».
Когда-то это место было сердцем Фли. Теперь же сердце не билось.
Ворота за долгие годы без движения вросли в грязь, но в одном месте прутья были отогнуты. Прислонив к решетке самокат, Джон втянул живот и пролез в проем.
Пустырь перед зданием цирка порос бурьяном и дикими плотоядными мухоловками. Почувствовав того, кем можно было бы пообедать, они зашевелились и повернули к констеблю бутоны-пасти.
Джон поежился и, положив ладонь на рукоятку дубинки, двинулся по мощеной дорожке.
Младшему констеблю было не по себе. В тумане проглядывали очертания ржавых будочек — в одной когда-то накручивалисладкую вату, в другой надували шарики, в остальных продавали кукол-марионеток, леденцы и коробочки с хихикающим Джеком на пружине. Все будочки были заперты, вывески над ними потускнели, и разобрать на них что-либо не представлялось возможным.
Остановившись у широкой лестницы, ведущей к главному входу цирка, Джон задрал голову.
Перед ним возвышалось некогда величественное здание. За годы оно сильно обветшало. Полосатая «леденцовая» краска на трубах облупилась, витраж в окнах-глазах скрылся за толстым слоем пыли, а часы над дверью стояли. Располагавшиеся по обе стороны от них статуи клоунов, тычущих в констебля пальцами, поросли мхом. Медные раструбы, из которых когда-то вырывалась задорная карнавальная музыка, были печально опущены
Слева от парадного входа виднелось запертое окошко кассы.
Джону вспомнилось, как он, будучи ребенком, приходил сюда с родителями и братьями. Он не мог найти себе места, притопывая от нетерпения, пока они стояли в очереди за билетами. Маленький Джон вертел головой, пытаясь разглядеть все и сразу: и пестрые афиши, представляющие умопомрачительных и невероятных циркачей, и расхаживающих в толпе ходулистов в причудливых костюмах, и с гиканьем проносящихся на тонких тросах, растянутых над цирковым двором, гимнастов в трико.
От былого великолепия не осталось и следа: афиши обтрепались, ходулисты сгинули, а тросы валялись в грязи, оборванные.
Поднявшись по ступеням, констебль подошел к высоким темным дверям. На них висели громадный ржавый замок и — Джон Дилби поморщился — кованая печать: ворон с золотой монетой в клюве. На печати значилось: «Собственность "Ригсберг-банка"! Не входить!»
Ему было десять лет, когда цирк закрылся, а банк забрал его за долги. С того дня ни одного представления здесь не проводилось. И к замку, и к печати явно никто давно не прикасался.
«Может, внутрь можно попасть еще как-то?»
Джон спустился по лестнице и пошагал вдоль стены. Обойдя здание цирка, он оказался там, куда прежде ни одному из зрителей хода не было.
Все задворки цирка занимала собой свалка сломанного реквизита. Моноциклы с гнутыми колесами соседствовали с треснувшими ходулями, обрывки бархатного занавеса — с горами плесневелых костюмов. Повсюду были покореженные часовые и паровые механизмы, которые прежде использовались в представлениях, в завалах угадывались детали заводных автоматонов, тут и там были разбросаны пустые коробки из-под леденцов. Трухлявые сундуки, покореженные кольца и облезлые мячики для жонглирования. Дырявые барабаны, погнутые медные трубы и контрабасы без струн. И «почетное» место среди всего этого циркового мусора занимал громадный скелет слона.
Все это было очень грустным зрелищем. Задворки цирка походили на сломанное детство.
Взгляд констебля наткнулся на пару могил с облезлыми клоунскими масками на надгробных камнях. Еще несколько могил выглядывали из-под завалов хлама, и Джон Дилби предположил, что здесь, на заднем дворе «Цирка мадам Д.Оже», разбито целое кладбище.
Он подошел к одной из могил. На надгробном камне было выведено: «Мариетта Лакур, укротительница блох».
Дилби помнил мадам Лакур, несмотря на то, как много лет прошло. Высокая, очень красивая, с подвитыми белыми волосами. В идеально сидящих по фигуре багровом фраке и штанах-галифе, заправленных в высокие сапоги, она прыгала по манежу не хуже своих подопечных — гигантских блох. А хлыст в ее руке громыхал так, что казалось, будто начинается гроза. Блохи под руководством своей хозяйки вытворяли нечто поистине невероятное: они скакали через кольца, выстраивались в пирамиду, запрыгивали на зрительские галереи, принося в пастях дамам розы…