Тайна смерти Петра III
Шрифт:
Вот такой человек, по словам Шумахера, прибыл утром 3 июля в Ропшу вместе с Шванвичем и Крузе. Если под загадочным «Тервю» из донесения Беранже скрывается именно Теплов и перед нами не более чем неудачная расшифровка скорописи, то рассказ французского дипломата мало чем отличается от рассказа Шумахера. «Вершиной гнусности и злодейства стал Тервю, отправившийся к нему (Петр III. – О. Е.) через четыре или пять дней после свержения, заставлявший его силой глотать микстуру, в которой он растворил яд, коим хотели убить его. Государь долго сопротивлялся приему микстуры, выражая сомнение в том, что содержимое бокала – лекарство, и полагают, что он уступил только силе и угрозам. Добавляют, что после этого он попросил
Любопытно, что по горячим следам Беранже не упомянул Орлова среди убийц. А вот позднее имя Алексея появилось в депешах. Значит, был промежуток времени, когда традиционного козла отпущения не считали виновным, и лишь позднее, под влиянием старательно распространенных слухов, им заменили всех остальных.
Шумахер не назвал имена тех высоких персон, которые стояли за спиной Теплова, Шванвича и Крузе. Он лишь поведал о конфликте шведа с Разумовским и тем намекнул на суть дела. Но полагать, будто датский дипломат указал еще и на Панина с Дашковой, как иногда делают сторонники версии о заговоре вельмож, неверно. Имя Никиты Ивановича вообще отсутствует. О Екатерине же Романовне речь заходит только в связи с планом заколоть императора во время пожара и бросить в горящую комнату. Но не в связи с Ропшей.
Единственным звеном между этими людьми и роковым событием является Теплов. В примечаниях на книгу Рюльера княгиня отрицала, что он отправился к императору. При этом построила фразу весьма двусмысленно: «Теплов не был послан в Ропшу». Не был послан? Или не ездил? Впрочем, близкое знакомство с Одаром Дашкова тоже отрицала.
Возможно, и Теплов – того же рода компрометирующая связь. Относительно него княгиня пометила в комментариях: «Он писал очень свободно и красноречиво, и я думала назначить его секретарем императрицы»631. Из этих слов видно, какое место Екатерина Романовна отводила себе – человека, который может назначать чиновников в окружении царицы. Позднее Г.Р. Державин, конфликтовавший с княгиней по своей сенаторской должности, вспоминал: «Дашкова была честолюбивая женщина, добивалась первого места при государыне, даже желала заседать в Совете»632. Имелся в виду тот самый Совет, проект которого исходил от Панина, и где Никита Иванович надеялся играть главную роль. Как оказалось, не он один. Впрочем, Рюльер подчеркивал, что разногласий между ним и племянницей не было: «Панин и княгиня одинаково мыслили на счет своего правления»633.
Близость Теплова к Разумовскому была известна всем. Но после находок Бестужева отношения Григория Николаевича с благодетелем ухудшились. Зато он обрел нового покровителя в лице Панина. Дашкова настаивала, что именно она обратила внимание дяди на этого человека и убедила Никиту Ивановича, как важно иметь Теплова «на нашей стороне». С воспитателем наследника статс-секретарь вел почти дружескую переписку, оказывал ему услуги административного свойства, передавая императрице те или иные бумаги. Когда Панин ненадолго уехал в конце августа, Теплов рассказывал Никите Ивановичу петербургские новости в тоне едва прикрытой оппозиционности, а себя называл «человеком без кредита».
29 августа он писал: «В заключение поговорим о княгине Дашковой, которая, кажется мне, в большом горе после вашего отъезда. Я почти постоянно у нее. Дух ее, хотя и в беспокойстве обретающийся, порождает постоянно идеи, от которых я рот разеваю. Наши уединенные беседы с сею дамою, добродетельною и разума исполненною, составляют единственное утешение для моего духа, удрученного беспокойством. Я имел честь обедать с нею… Смех содействовал много нашему пищеварению, тем более что наша любезная хозяйка подбавляла соли. Я теряю терпение, но я привожу себе на память, что… два
Что следует из этого письма? Принадлежность Теплова к кругу Панина. Сочувствие проекту Совета. Частые дружеские контакты с Дашковой. И уловимое разочарование. Чувство утраты внимания императрицы. Причем не им одним, что легко объяснить обвинениями Бестужева, а ими всеми. Отсюда размышления об отставке и упования на Совет.
Какое это имеет отношение к убийству? Как будто никакого. Однако связи – тонкие ниточки между разными участниками событий – становятся яснее.
После того как мы познакомили читателей с имеющимися версиями, позволим себе высказать некоторые соображения. Инструкции по содержанию Петра III не сохранились или были уничтожены. Однако подобные документы тогда создавались по аналогии с предшествующими сходного содержания. Единственным царственным узником до Петра был Иван Антонович. Поэтому указы Екатерины II Алексею Орлову относительно арестанта в Ропше должны были хотя бы отчасти повторять предписания по пригляду за «безымянным колодником».
Последние были достаточно суровы. Именной указ Петра III капитану, князю Чурмантееву, прямо говорил о возможности покончить с Иваном при попытке его захвата: «Буде сверх нашего чаяния кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколько можно и арестанта живого в руки не отдавать». При Петре же были ужесточены условия содержания. В инструкции Александра Шувалова предписывалось за неповиновение сажать заключенного «на цепь» и бить «палкою и плетью» «доколе он усмирится»635.
Условия содержания самого Петра показывают, что относительно него были даны весьма жесткие инструкции. Хотя ни цепи, ни палки не было. А вот пункт о возможном захвате свергнутого императора противниками следовало предусмотреть. Тем более что он имелся в документах, с которыми неизбежно сверялись, составляя инструкции для команды Орлова. При попытке освободить Петра начинал действовать пункт: «живого в руки не отдавать». А.Б. Каменский рассуждал: «Убивать его… имело бы смысл лишь в одном случае – в случае острой опасности контрпереворота, но такой опасности явно не было»636.
Позволим себе усомниться во второй части этого утверждения. Волнения среди полков продолжались и порой принимали угрожающие формы. Рюльер писал: «Уже прошло 6 дней после революции: и сие великое происшествие казалось конченным, так что никакое насилие не оставило неприятных впечатлений… Но солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, что привело их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили его корону на немку. Большая часть без цели и мысли были увлечены движением других, и когда всякий пришел в себя, и удовольствие располагать короной миновало, то почувствовали угрызения. Матросы, которых не прельщали ничем во время бунта, упрекали публично в кабачках гвардейцев, что они за пиво продали своего императора, и сострадание, которое оправдывает и самых величайших злодеев, говорило в сердце каждого. В одну ночь приверженная к императрице толпа солдат взбунтовалась от пустого страха, говоря, что их матушка в опасности. Надлежало ее разбудить, чтобы они ее видели. В следующую ночь новое возмущение, еще опаснее – одним словом, пока жизнь императора подавала повод к мятежам, то думали, что нельзя ожидать спокойствия»637.