Тайна совещательной комнаты

Никитинский Леонид

Хинди, оттолкнув мешавшего ей Петрищева, который, кажется, один из всех поверил в обморок Лисички, побежала за нашатырем, а Актриса, которая не отрывала от лица представителя потерпевшего опытного взгляда, заметила, как у той дернулось веко. Хинди выбежала из комнаты присяжных и стала, приподнимая ей голову, совать под нос флакончик. Лисичка томно вздохнула и открыла глаза, но, видимо, ее не учили или она забыла, как надо падать в обморок и как выходить из него. Лудов из своей клетки понял всю сцену по лицу Актрисы, даже

и не видя, что происходит внизу за столом.

— Вы в состоянии сами дойти до врача, Виктория Эммануиловна? — излишне заботливо спросил судья со своего места. — Да? Тогда все, до завтра. Завтра уж вы сможете прийти как обычно?

— Да. О, да! — сказала, поднявшись с пола, Виктория Эммануиловна.

Понедельник, 3 июля, 14.00

Схватив портфель в комнате присяжных, Океанолог побежал к выходу, Журналист на отдалении последовал за ним. Елена Львовна Кац шла впереди, и Драгунский нагнал ее у лифта. В лифт вошла целая толпа вместе с адвокатессой, Океанолог шагнул следом, но переполненный лифт дал зуммер, и вошедший последним Слесарь осадил его очень выразительным взглядом. Океанолог и Журналист стояли возле лифта, когда к ним подошел, скрипя ногой, Зябликов.

— Это точно, Вячеслав Евгеньевич? — спросил Майор, — Вы ничего не перепутали?

— Про Британские Вирджинские острова?

— Да. Я же прочел записку. Да вот и Журналист, по-моему, тоже. Так, Кузякин?

Журналист кивнул, и оба посмотрели на Драгунского.

— Конечно, точно, — сказал Океанолог, перекладывая портфель под мышку. — Я же там бывал.

К лифту подошли Актриса, Хинди, Ри и «Гурченко», которая уже вернулась к своей излюбленной теме.

— Если он сегодня опять приведет эту шалаву и они снова будут пить портвейн, я убью их обоих, — говорила она Хинди. — Пусть меня заменят запасным.

Подошел лифт, они сели в него все вместе.

— А туда они не направляли запрос? — уточнил Зябликов в лифте.

— Так вот же, я об этом и хотел спросить через судью, — сказал Драгунский, — Он бы уже прочел мою записку, если бы эта лиса не грохнулась в обморок.

— Да никто так в обморок не падает, — сказала Актриса, — Я сама в него падала на сцене и в кино двести три раза. Это не так делается, и в себя приходят тоже не так.

— В себя не так, — согласилась Хинди, — это я тоже видела.

Лифт остановился на первом этаже, двери поехали в стороны.

— И все-таки вы должны еще раз позвонить в милицию, — сказала «Гурченко» Старшине. — Или, еще лучше, зайдите сами к начальнику, вас там послушают. Знаете, суд — судом, а мою жизнь спасать тоже надо…

Драгунский увидел Елену Львовну Кац, которая, на его счастье, задержалась, встретившись в холле с коллегой, и рванулся в ту сторону.

— Ваша машина возле суда? — тихо спросил он у Ри.

— Да… — сказала она. — А что?

— Пошли к машине,

там объясню, — скомандовал Океанолог.

Журналист быстро пошел за ними, оглядываясь на ходу на Старшину. Зябликов хотел было тоже их догнать, но из-за хромоты не мог идти быстро, к тому же его продолжала дергать за рукав «Гурченко». В это время из-за колонны выглянул Тульский и показал ему знаком, что надо поговорить. Действительно, поговорить было надо, тем более что вся процессия во главе с Океанологом все равно уже скрылась из виду.

— Ну хорошо, хорошо, я позвоню! — пообещал Зябликов, чтобы отвязаться от «Гурченко». — Идите скорее к своему бывшему мужу, а то он квартиру подожжет, а со мной вы не скоро дойдете.

Она послушно побежала вперед, а Тульский вышел из-за колонны и процедил поравнявшемуся с ним Майору:

— Что там еще за шухер у вас, черт знает что! Здесь не поговорим, в мою машину тебе нельзя, значит, через полчаса, где обычно.

Зябликов кивнул и пошел, скрипя ногой, к выходу.

Понедельник, 3 июля, 14.00

Виктор Викторович, надев пиджак, с обреченным выражением на лице вошел в приемную председателя суда. Секретарша, посмотрев на него, как на докучливого посетителя, кивком указала на кожаный диван. Ему пришлось подождать, пока из кабинета вышел другой судья, тогда секретарша кивнула, и Виктор Викторович вошел в большой кабинет, в дальнем конце которого сидела казавшаяся маленькой в высоком кресле женщина с бесцветными глазами и хорошо продуманной прической. Она встала и протянула ему руку через стол:

— Как вы себя чувствуете, Виктор Викторович? Садитесь.

— Да как вам сказать, — помялся он, присаживаясь за стол для посетителей. — Если честно, опять язва чуток потягивает. Дело оказалось немножко нервное.

— А может, вам полечиться лечь, Виктор Викторович? — спросила председательша.

— То есть… Да как же? Присяжные у меня, дело в середине. Я им месяц обещал.

— Ну и что, у вас же язва, вы же не виноваты, — Марья Петровна устремила на него свои невозможно светлые глаза, которые были теперь как рентген желудка.

— Да уж я потерплю, — сказал он. — Дослушаю, тогда, может, лягу. Или сама успокоится. Нельзя, разбегутся они, тем более лето, отпуска…

— А и разбегутся — ничего страшного. Полежите в хорошей больнице, наберете новых присяжных и послушаете сначала. А то эти какие-то… Не самая удачная коллегия.

— Да нет, нормальная, — сказал Виктор Викторович, — Люди немножко культурнее, чем в Саратове, более недоверчивые, а в общем, люди как люди.

— Ну да, но они не юристы. Я ничего плохого про них не хочу сказать, я только за ваше здоровье беспокоюсь. Так что, может, вам лучше все-таки в больницу? Сейчас вызовем «скорую», да и положим вас в хорошую больницу, я договорюсь. А?