Тайна совещательной комнаты
Шрифт:
— Нет, не жалею, — сказала она.
— Ну, пойдемте теперь пить чай.
Она еще задержалась в коридоре, который был увешан прежними снимками разных людей: люди, люди, люди, с собаками, с детьми, с сумками и без. Это было удивительно и необъяснимо. Как их видел его холодноватый, рыбий глаз? Или их видела фотокамера, и именно в ней, в ее слепой механике и таился дар любви, без которой, собственно говоря, вообще ничего нельзя увидеть? Необъяснимо. Она испуганно оглянулась на дверь ванной, где еще висели, ожидая своей участи на веревке, и сохли
— Интересно, какие мы? — сказала она, — Это мы такие? Это мы? Вам так кажется?
— А есть мы? — спросил Фотолюбитель. — Разве есть мы? Или каждый из нас существует только сам по себе? Вы и я? Одиночество, Алла Геннадьевна. Тюрьма. Страшная вещь. Вам обязательно надо ехать сегодня? Может быть, вы останетесь? Ну, соседка покормит вашу собаку…
Она заколебалась. Чары колдовства еще не развеялись, и крик о спасении из глубины она тоже услышала, но одно противоречило другому, и она сказала:
— Пожалуй, нет. Может быть, как-нибудь в другой раз, Арнольд. Ведь я же все-таки учительница, я не могу так сразу. К тому же у вас и ванной нет, там у вас увеличитель.
— Я уберу. Сейчас. Попейте пока чаю…
— Я не буду чаю, — сказала она, — Мне уже на электричку пора.
Суббота, 22 июля, 19.00
Виктория Эммануиловна явно потеряла форму, но когда-то, видимо, играла в теннис неплохо для любителя. Она органично смотрелась на корте в фирменной теннисной юбочке, и ноги у нее, оказывается, были загорелые, совсем неплохие, сильные. Ри, разумеется, подавала ей под руку, но Мурат все равно наблюдал за их игрой с долей зависти. К Виктории Эммануиловне у него был совсем другой интерес, но определенный шарм он за ней все же не мог не признать и удивлялся про себя, как хорошо она умеет его скрывать, когда надо.
— Марина, давайте по-настоящему. Я только, пожалуй, возьму ракетку потяжелее.
Они подошли к скамейке, с которой вежливо поднялся Мурат, и Лисичка расчехлила перламутровыми ногтями свою вторую ракетку.
— О! — сказала Ри. — Можно посмотреть? Франция? Тысячи три?
— Десять, — скромно сказала Виктория Эммануиловна. — Этой ракеткой играла Анна Курникова на первенстве Австралии, я там была и у нее купила. Правда, она не дошла до финала, а то бы было двадцать. У меня есть сертификат.
— Я же тебе говорил, Марина, — засмеялся Хаджи-Мурат. — Помнишь, на высокой моде, где мы все встретились три дня назад. Знаком принадлежности к касте является не вещь как таковая, потому что ракетка Курниковой ничуть не лучше любой другой, а право и возможность ее купить, особенно если тебе она не нужна.
— Ну, вы же не теннисист, — сказала Лисичка, — А если есть деньги, то почему бы себе не позволить? Вам нравится, Марина? Хотите, я вам ее подарю? — Она сразу заметила ее завистливый взгляд, — Нет-нет, не сегодня, а после вердикта, а то кто-нибудь поймает нас на том, что я вас подкупила. Шучу. Мы
Мурат сейчас смотрел на нее едва ли не с большим восхищением, чем на Марину.
Суббота, 22 июля, 19.00
Преподавательница сольфеджио обманула Рыбкина, она не побежала сразу на вокзал, а заехала домой, чтобы переодеться в высохшие джинсы и забрать еще кое-что по мелочи. Когда она застегивала молнию на джинсах, раздался звонок в дверь. Алла чертыхнулась, опасаясь, как бы это не оказался Фотолюбитель, ну а, впрочем, какое его дело и чего было стесняться? Она пошла к двери и поглядела в глазок. Это был бывший муж.
— Ну, здравствуй, новый русский, — сказала она, — Заходи. Что без звонка?
— Рубашки, — сказал он, проходя в кухню и садясь на свой любимый диванчик.
— Сейчас, — сказала она. — А чего это они тебе вдруг понадобились?
— Если честно, то они мне совершенно не нужны.
— А что тогда, Стас?
И как это он учуял, что она ходила к Фотолюбителю? Ну, четверть века же вместе прожили почти, вот и учуял.
— Просто меня сюда тянет. Ты сейчас на дачу? Может быть, я тебя отвезу?
— Да незачем, я и на электричке доеду, — сказала она, доставая продукты из холодильника и помещая их в хозяйственную сумку.
— Может, мне тоже хочется на дачу. К Кристоферу и вообще.
— У тебя есть загородный дом.
— У меня есть загородный дом, — сказал он, — Но там нет Кристофера. И тебя.
— Так получилось: либо одно, либо другое. Так сложилось. Мне досталась дача.
— Тогда я хочу на дачу, — сказал он.
— Ну приезжай как-нибудь. Хочешь — завтра.
— Почему не сегодня? — сказал он, — Я продам этот дом, если он тебе не нравится.
— Пусти, мне надо ехать, а то я не успею на восемь двадцать.
Они вместе вошли в лифт, двери сомкнулись, и ему в глаза снова бросилось слово из трех букв, нацарапанное чуть выше уровня его глаз.
— Удивительно, — сказал он, тыча пальцем в это слово, — как это ты, училка, до сих пор не позвонила в домоуправление, чтобы они это как-нибудь заклеили, что ли.
— А я его до сих пор просто не видела, — в самом деле удивившись, сказала Алла, — Наверное, оно выше, чем я обычно смотрю. А может, у меня такая особенность зрения, я плохо вижу плохое. Завтра же позвоню в ДЭЗ.
— Да оно же тут уж лет десять написано, — сказал Стас. — Я даже думал, может, это Лешка его написал, когда был маленький. Но, пожалуй, нет, высоковато; когда он стал такого роста, он бы уже написал что-нибудь другое. А ведь правильно, по сути, написано, — докончил он, уже выходя из подъезда следом за Аллой, — Ну, так я приеду завтра к тебе? Или мне туда, ну, как в лифте написано?
— Да нет, почему же, — сказала Алла, чувствуя себя сейчас такой же красивой, как на снимке у Рыбкина, и такой же великодушной, — Приезжай, поговорим.