Тайна старой девы
Шрифт:
Старушка не заметила ребенка, неподвижно смотревшего на нее, затаив дыхание, и подошла к гробу. Увидев лицо покойного, она невольно отшатнулась, и левая рука ее непроизвольно уронила на грудь покойного букет прелестных цветов. На мгновение она закрыла лицо платком, а затем торжественно положила правую руку на холодный лоб мертвеца.
— Знаешь ли ты теперь, как все это случилось, Фриц? — прошептала она. — Да, ты теперь знаешь это, как твои отец и мать!.. Я тебе все простила, Фриц, ты ведь не знал, что поступал несправедливо! Спи мирным сном!
Она хотела
Взгляды обеих женщин встретились. В глазах вдовы вспыхнул зловещий огонек, и ее лицо запылало неугасимой жаждой мести. Лицо старушки также выразило ее глубокое волнение. Казалось, что она боролась с невыразимым отвращением, и, наконец, победив это чувство, кротко протянула руку госпоже Гельвиг.
— Что вам здесь нужно, тетя? — сухо спросила вдова, игнорируя дружеский жест старушки. — Благословение неверующей не имеет силы.
— Для вечной мудрости и любви Божьей жалкая форма не имеет значения. Бог слышит благословение, если оно исходит от чистого сердца.
— И от души, отягченной преступлением! — закончила госпожа Гельвиг с язвительной усмешкой.
Старушка выпрямилась.
— Не судите, — начала было она, торжественно поднимая руку. — Нет... ни одно слово не нарушит больше его покой... Прощай, Фриц!
Она медленно вышла во двор и исчезла за дверью, которую Фелисита всегда находила запертой.
— Дерзкая старая дева! — прошипела Фридерика, наблюдавшая это столкновение через кухонную дверь.
Госпожа Гельвиг молча пожала плечами и положила венок к ногам покойника. Она еще не овладела собой: кто видел хоть раз в такие минуты злую улыбку на ее губах, тот больше не доверял спокойствию этого лица. Она нагнулась над покойником, очевидно, желая что-то поправить, и ее рука толкнула при этом букет старой дамы. Он скатился вниз и упал к ногам Фелиситы.
Где-то пробило три часа. Несколько церковнослужителей в облачении вышли в прихожую. Из комнат появилось несколько знакомых покойного, а за ними Натанаэль с высоким худощавым юношей. Вдова телеграфировала Иоганну о смерти отца, и он приехал утром, чтобы присутствовать при погребении. Маленькая Фелисита забыла на минуту свое горе и стала с любопытством рассматривать его. При взгляде на умершего, он закрыл глаза худой холеной рукой, но не пролил ни одной слезы, и неопытный глаз ребенка не мог заметить на этом серьезном лице никакого выражения горя, кроме необычайной бледности.
Натанаэль стоял рядом с ним. Он много плакал, но горе не помешало ему толкнуть брата и что-то тихо прошептать ему, когда он заметил Фелиситу в ее уголке. В первый раз эти глаза остановились на лице ребенка. То были страшные глаза, в которых не светились ни доброжелательство, ни внутренняя теплота.
— Уйди, дитя, ты мешаешься, — приказал он строго, видя, что собираются закрыть гроб. Сконфуженная и испуганная Фелисита покинула свой угол и, никем не замеченная, проскользнула
Она горько заплакала… Отцу она никогда не мешала! Она чувствовала его горячую руку на своей голове и слышала его добрый слабый голос, тихо шептавший в последние дни: «Иди сюда, Фея, дитя мое, я так люблю, когда ты стоишь около меня...»
Но что это за стук? Он так странно звучал там, где люди едва осмеливались говорить шепотом. Фелисита тихонько подняла зеленую занавеску и выглянула в прихожую... О, ужас! Черная крышка закрывала милое лицо отца, и какой-то человек колотил по ней, чтобы удостовериться, крепко ли она прибита и не может ли сбросить ее рука заключенного в узком ящике, где так темно и так страшно лежать одному...
Ребенок громко вскрикнул от ужаса.
Все удивленно посмотрели на окно, но Фелисита видела только большие серые глаза, строго взглянувшие на нее. Она отошла от окна и спряталась за большую темную драпировку, разделявшую комнату на две половины. Девочка села на пол, со страхом глядя на дверь, ожидая, что сейчас войдет Иоганн и с бранью выведет ее.
Она не видела, как люди подняли гроб и как ее приемный отец навсегда покинул свой дом; не видела длинного траурного шествия, провожавшего покойника. На углу порыв ветра высоко поднял белые атласные ленты гроба. Был ли это последний привет усопшего покинутому ребенку, которого нежная любовь матери вытащила из болота отцовской профессии, чтобы нечаянно бросить на пустынный, негостеприимный берег?
Глава VII
Голоса в прихожей замолкли, наступила тишина. Фелисита слышала, как заперли входную дверь, но не знала, что этим все закончилось, и не посмела выйти из своего уголка. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в ее головке. Девочка думала о маленькой старушке, букет которой лежал теперь на каменном полу и был, вероятно, растоптан. Так вот какова «старая дева», одиноко живущая под крышей заднего дома, из-за которой постоянно ссорились Генрих и Фридерика! Кухарка уверяла, что старая дева стала причиной смерти своего отца. Эти рассказы всегда внушали маленькой Фелисите страх, но теперь все прошло. Маленькая старушка с добрым лицом и кроткими глазами, полными слез, не могла быть отцеубийцей. Конечно, Генрих был прав, глубокомысленно утверждая, что тут что-то неладно.
Прежде старая дева тоже жила в доме, но ее никак нельзя было убедить не играть в воскресенье вечером светских песен и веселых мелодий — это рассказывала кухарка, всякий раз возмущаясь. Госпожа Гельвиг тщетно грозила ей небом и адом, пока это не стало для всех невыносимым, и Гельвиг уступил жене, а старой деве пришлось переселиться. Должно быть, Гельвиг очень сердился на старую деву, так как никогда не говорил о ней, а между тем она была сестрой его отца, и сам он очень походил на нее. При мысли об этом сходстве Фелисите страстно захотелось подняться к старой деве, но она со страхом подумала о мрачном Иоганне, да и старая дева жила всегда взаперти.