Тайна стонущей пещеры (с илл.)
Шрифт:
— Вы не знаете, что он сделал? — с волнением спросил Сбитнев.
— Не знаю.
Геолог пристально смотрел на обелиск. Брови его сошлись на переносице. Он резко обернулся, окинул взглядом поляну:
— Знакомые места…
Потом, словно спохватившись, сдернул с головы кепку:
— Почтим память героя.
Сбитнев снял фуражку, с уважением взглянул на Матвеева:
— Вы тоже здесь партизанили?
— Да, пришлось, — геолог надвинул кепку на лоб: — Идем, а то, небось, учительница беспокоится.
У
Сумерки надвигались быстро. Едва скрылось солнце, как все вокруг поблекло, посерело. Лишь на западе, над зубчатой вершиной горы, небо было окрашено в нежно-розовый цвет.
Возле крайнего шалаша возвышалась большая куча сушняка, собранного ребятами еще засветло.
На небе высыпали первые звезды, из-за далекой горы выплыл ущербный, похожий на ломтик спелой дыни, месяц.
На площадке перед шалашами хозяйничали костровой Миша Черепанов и Коркин, которого назначили на сегодняшний вечер поваром. Желтые языки пламени лизали ведро, обмазанное глиной, швыряли вверх мелкие трескучие искры. С каждой минутой становилось все темнее. Мир ограничился небольшим, освещенным светом костра, участком.
Ребята расположились кружком вокруг огня. Каждый был занят своим делом. Галя Пурыгина и Оля Пахомова помогали Коркину чистить рыбу и картофель. Кто записывал впечатления дня в дневник, кто оформлял гербарий, какие-то пометки делала в толстой тетради Вера Алексеевна. Человек семь ребят уселись в тесный кружок, в середине которого, под звонкий смех, ходил на задних лапах Тузик, выпрашивая подачки.
Все были так увлечены своими занятиями и забавами, что не заметили, как у костра появился высокий кряжистый старик с ружьем за плечами.
— Добрый вечер, — приветствовал он ребят мягким хриповатым баском. Почуял дымок и думаю: «Дай, зайду». Как знал, что на уху попаду, — старик улыбнулся в прокуренные обвисшие усы.
— Егор Егорович! Здравствуйте, — быстро поднялась учительница.
— А-а, Вера Алексеевна… Опять в наши края? Теперь уже с питомцами ходишь? — пожал ей руку Егор Егорович и оглядел ребят хитровато:
— Ну, как, орлы? Принимаете в свою компанию?
— Принимаем, принимаем! Пожалуйста! — вразнобой закричали ребята. Они сразу догадались, что это лесник: такой же ласковый и простой, как и тетя Глаша.
Егор Егорович неторопливо снял ружье и сел. Не спеша вынул из кармана жестяную коробку из-под зубного порошка, набил табаком трубку. Прикурил от горящего прутика и снова окинул любопытные лица ребят взглядом, который как бы говорил: «Ох, и знаю же я кое-что интересное»…
— Ну, что же вы, скворцы — то щебетали, смеялись, а то сразу притихли. Помешал, что ли?
— Нет, не помешали, — оживились ребята. — Мы у вас сегодня дома были, обедали у тети Глаши и Сиротку из соски молоком поили.
— Ишь ты, все уже знаете. Любит тетя Глаша вашего брата, — засмеялся Егор Егорович.
В стороне зашуршали
— А вы, дядя Егор, не боитесь ходить ночью по лесу? — спросила Галя Пурыгина лесника, а сама косилась на подходившего Сбитнева. — Лес-то вон какой большой да темный!
— Чего мне бояться? — ласково улыбнулся старик. — Я в этих лесах каждый кустик знаю. Сколько уж лет работаю, и партизанить тут пришлось.
Витя Сбитнев внимательно посмотрел на лесника.
— Где же ты Ивана Ивановича потерял? — спросила его учительница.
— Он там, за кустами задержался, — кивнул назад Сбитнев. — Сказал, что через минутку подойдет.
Витя выложил из карманов принесенные камни и подсел к леснику:
— Вы про партизан сказали. А Ваню Пронина вы не знали?..
— Ваню? — Егор Егорович пристально посмотрел в глаза Сбитневу. Лицо старика потемнело, словно тень на него набежала.
— Ну да, Ваню Пронина! — живо подтвердил Сбитнев, чувствуя, что сейчас они узнают, за что поставлен памятник герою-пионеру.
Егор Егорович взглянул на учительницу, минуту помолчал.
— В нашем отряде он был. Погиб здесь недалеко. У Хмурой горы…
— Я только что был там, возле памятника. На нем так и написано: «Пионеру-партизану Ване Пронину, отдавшему жизнь за Советскую Родину!..» я точно запомнил, — горячо подхватил Сбитнев.
Ребята насторожились и придвинулись к старому леснику, глядя на него с молчаливым ожиданием.
— Расскажите нам про Ваню, — попросил Коркин. Он только что опустил в ведро очищенную рыбу и был сейчас свободен от хозяйственных забот.
— Расскажите, дядя Егор, расскажите, — поддержали его ребята.
Егор Егорович снова переглянулся с учительницей, задумчиво погладил сивые усы:
— Было это, дети, не так уж и давно, а сейчас всего и не припомнишь, медленно начал он и, помолчав немного, продолжал. — Был Ваня самым простым деревенским пареньком, пионером. Ничем от других ребят не отличался. Ходил в школу, помогал матери по дому. Бегал купаться. Гонял голубей. Пел песни, весне радовался, солнцу… А потом пришли в наши места фашисты. В тот день кончилась для Вани беззаботная жизнь.
Отец его, как и многие мужчины из деревни, ушел в партизаны, и Ваня остался с матерью. Деревня была в горах, у леса, к ней вела только одна неторная дорога. Фашисты в деревню долго не заглядывали. Но однажды нагрянули на машинах. Жители бросились в лес.
Вместе с оккупантами появился в селе Сенька Чуб, сын казачьего есаула, кулака, которого мы расстреляли в двадцать первом году за контрреволюцию.
Подлый и страшный был этот Сенька. Вор и бандит, он ненавидел Советскую власть и не раз сидел в тюрьме. Когда началась война, он, подлец, решил, что настало его время. Сенька дезертировал из Советской Армии и стал предателем, продался гитлеровцам. В нашей деревне он выдавал фашистам коммунистов и комсомольцев. А особую злобу имел на отца Вани Пронина: это он самый казачьего есаула-то изловил. Грозился, что в отместку за своего отца выведет под корень все семейство Прониных.