Тайна святых
Шрифт:
Политике, соответствующей высшей добродетели русской церкви, отвечало и самое свойство московского войска: у него не было храбрости завоевателя, русские не были сильны в чистом поле. Но не существовало более устойчивого войска при защите отгороженных мест (т. е. крепостей). Сохранился даже знаменитый термин: отсиживаться за стенами. Это характер русский: крепкость в своем и нежелание чужого.
Петровский выход на театрум славы всего света потщился перевернуть все прежние понятия, и бред о славнейших победах, превозношение величием могущественного государства возвел в перл императорской политики. Вмешиваться во все европейские дела казалось призванием великой империи. При императрице Екатерине II
Изумительно, что эта победная лжемистика совершенно покорила русское сознание (не просвещенное светом Христа). Такой вполне не воинственный историк, как Ключевский, у которого в пяти томах ни разу не упомянуты национальные герои — Суворов и Кутузов (конечно, не без определенной тенденции), смысл явления в русском народе-церкви св. Сергия Радонежского полагает исключительно в необходимости одержать Куликовскую битву: св. Сергий приходил для того, чтобы благословить Дмитрия Донского на битву, ибо Куликовской победой определилась вся будущность русского народа.
Культ побед возводится в животворящий фактор русской истории — не свидетельство ли это величайшей духовной нищеты новопросвещенного сознания.
Культ победы! Но если вглядеться в глубину совершающейся жизни русского царства, не видишь никаких побед, достойных великой империи, напротив, поражения при столкновении с не менее великим противником: Аустерлиц (Наполеон), Севастопольская кампания, Японская война — тяжкие и стыдные поражения. И только когда могущественный противник начинает угрожать самой жизни православной страны — на помощь является исконное русское свойство: крепкость, отстаивание грудью, а не слава победы — таков смысл Бородинского боя. Здесь Сам Бог бережет Русскую землю. Несомненно, произошло то же и в Сталинграде, положившем великий предел немецкому нашествию. Бог пришел, и милостивый приход Его знаменовался чудом: безбожная советская власть признала свободу церковных богослужений по всему Советскому Союзу.
Завоевания русских в борьбе их с несильными противниками (Туркестан, кавказские народцы, почти пустые пространства Сибири, Черноморское побережье) на историческом языке получили именование: продвижение до своих естественных географических границ. Для историков это продвижение казалось столь нормальным, что Сергей Соловьев, говоря о могуществе империи, присовокупляет: “но без завоевательных стремлений”. Конечно, присоединение Сибири, Кавказа, Туркестана, Черноморского побережья вполне целесообразно. Но не может быть никаких оправданий для хищного захвата целых государств: Польши, Финляндии, — имевших свою особую жизнь, свое церковное становление, свои естественные границы.
Театрум славы всего света заставлял русских правителей всегда показывать миру свое великое могущество. Император Николай I почти всё свое царствование стремился повелевать европейской политикой. Один случай из его жизни показывает, как полон он был антихристовым духом превозношения.
Однажды на больших маневрах под Петербургом он выехал перед строем далеко вытянувшихся войск и скомандовал: “С нами Бог, против нас никто. Вперед!” И поскакал. За ним двинулась и вся громада войск… Это бесцельное движение военной силы в расстроенном гордостью уме императора казалось ему угрозой всему свету; но здесь ничего не было, кроме кощунственной игры с выражением “С нами Бог!”.
Севастопольский разгром и мрачное уныние, в которое впал имп. Николай перед смертью (изображенное фрейлиной Тютчевой в дневнике), было ответом судьбы на это кощунство.
Знаменательно для тайны жизни русского народа то, что сохранилось в его памяти о двух национальных полководцах. О Суворове. Не Туртукай с его удалью — “Туртукай взять и мы там — слава Богу, слава нам”. За это дело Суворов чуть-чуть был не отдан
Кутузов, прекрасно изображенный в “Войне и мире” Толстого, являет нам исконное лицо русского стратега; вот его слова: “чтобы выиграть кампанию, не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Нет сильнее этих двух воинов: терпение и время… Всё приходит вовремя, кто умеет ждать”. Кутузов дал Бородинское сражение, потому что от него требовал этого императорский двор — нетерпение. Он сдал бы Москву совсем без боя, если бы всё зависело только от него. Ибо он знал, что французы будут побеждены временем — как: знал о татарах Иоанн III, как знают все правители, Богу покоряющиеся и от Бога имеющие указания, не ищущие славы, а берегущие драгоценную жизнь людей.
Империя любит измерять свое время сражениями и победами, но русский народ-церковь живет не по календарю событий и всякого рода происшествий, не по численному календарю Петра Великого; он говорит: на Флора и Лавра, к вешнему Николе, Петровка (пост), на Петра и Павла, к Покрову дню, в Егорьев день и проч. и проч. В народном сознании дни года не отмечаются отвлеченными знаками цифр, а запечатлеваются сердцем дня — именем празднуемого в этот день святого. Новопросвещенному эта мудрость народная, плод просвещения истинного, Христова, кажется суеверием, показанием отсталости.
Не Куликовскую битву, когда пролилось неисчислимое количество крови, поминает верующий русский народ, — кто помнит в году этот день! Народ-церковь поминает приход в Москву Владимирской иконы Божией Матери (событие, которое сопровождалось бегством полчищ нового великого завоевателя Тамерлана). Вспоминает не взятие Казани, а явление Казанской иконы Божией Матери — и не один раз в году, а несколько — тогда радуется сердце народное, ликует его душа. Здесь великое торжество народа-церкви, ибо озаряет народную жизнь чудный свет благодати Божией. Не сравним этот свет с огнями фейерверков, которые пускал в дни поминаний своих побед Петр I Великий.
В то время как новый свет, новое бытие справляли свое великое торжество в преобразованиях Петра I и в его оргиях всепьянейшего собора, свет истинный, еле заметный в Русском царстве, начал разгораться дивным образом, но как бы вне течения всенародной жизни — в дебрях тамбовских, среди непроходимых лесов. К изображению этого света и к его до времени малому торжеству мы теперь и обратимся.
В дремучем лесу (Святой Серафим)
Через много веков после св. Сергия Радонежского снова озаряет русскую церковь свет великой благодати. Божий бесценный дар явлен теперь, не в общине церкви совершенной, как в древнем Киеве, и не в сонме святых, подобно первоначальной Москве, но светит в одиноком человеке, всю жизнь свою прожившем почти незаметно в пустынях Российской империи. Дремучий лес не только жилище св. Серафима Саровского, но и знамение духовного состояния церкви. Печерское солнце яркостью лучей своих счастливило всю древнюю нашу церковь; как райское ликование, были видимы и слышимы повсюду на Руси преподобные первых московских времен, но слабые лучи Саровского отшельника достигают немногих верных душ, как бы с трудом пробиваются они через дебри непроходимой лесной чащи — духовной тьмы, заполнившей Русскую церковь.