Тайна святых

Иванов Петр Константинович

* См. об этом у первого историка церкви Евсевия.

Итак, это впоследствии, Юстиниан же, словесно отделываясь велеречивыми суждениями (выше мы приводили примеры), фактически захватывал власть в церкви для себя и для своих преемников. Вот что говорит Болотов: “Тогда каждый епископ обязан был прислушиваться к голосам придворных партий, иначе его могла смять железная рука такого государя, как Юстиниан”. и еще: “принцип Юстиниана удержался и, развиваясь, пришел к заключению: “всякий христианский император есть вместе с тем и священник” (к этому следовало бы добавить: священник-властелин, — противоречие прямым словам Спасителя, обращенным к апостолам: “цари господствуют над народами, а вы не так” Лук. 22, 25, 6).

“В

конце концов идея императорского блюстительства в делах веры и церкви так глубоко укоренилась в сознании византийцев, что стало обычным воззрение: императорская власть может все делать в церковном управлении” (пр. доц. Заозерский, о церковной власти). И еще сильнее выражает эту мысль один историк: “со времени Юстиниана зарождается теория об императоре, как равном апостолам (равноапостольный), получающем благодать прямо от Бога и стоящем над государством и над церковью” (“Юстиниан”, энцикл. сл. Брокг. и Эфр.).

Представители новоизобретенной божественной власти в церкви постарались очень скоро уничтожить значение народа в церковном управлении. Вот как говорит об этом академик Болотов: “простой народ стали вовсе устранять от участия в собрании для выборов епископа; только клиру и почетным гражданам (богачам) представлялось назначать трех кандидатов для назначения митрополитом его избранника. От этого устранения народа от выборов ослаблялась его сердечная связь со своим пастырем, которая существовала в лучшие времена древней церкви. Наконец, седьмой Вселенский собор нашел дело в таком положении, что участие народа в избрании епископа было для него совершенно непонятное и противозаконное явление, почему он постановил совсем устранить влияние в этом деле светского элемента”.

Изгнание церковного народа из управления церковью совершенно ослабляет ее. Ибо Дух Святой, вдохновляющий церковь на правый путь, дышит, где хочет. Никому не известно, через кого сегодня или завтра в собрании церкви угодно Ему сообщить ко всеобщему церковному познанию истину — волю Свою. Закрепостить, устранив народ, церковное управление за теми лицами, которые занимают в те или иные времена начальственные места (безразлично цари или иерархи), — то же, что желать закрепостить (урегулировать харизматизм, как мы недавно где-то прочли) Духа Святого за теми, кто бы ни оказался на данном месте (значит, как это нередко бывает, за нечестивцами), что, конечно, невозможно и противоречит истине: “Дух дышит, где Хочет”.

Чтобы понять всю унизительность, в какую ввергается церковь Христова при императорах, правящих будто бы особой милостью Божией, следует обратить внимание на положение в эти времена святых — верных свидетелей Христа. “Царей обличители безбоязненные”, сказано в акафисте трех великих учителей церкви. Такова обязанность Божиих людей в церкви.

Но как осуществить столь важное святительское дело, если правят не просто цари, а помазанники Бога на земле, как они сами — и другим велят — себя почитают? Не обидятся ли очень эти помазанники Божии на вмешательство в их непосредственное отношение к Богу.

Спустя несколько веков после Юстиниана, св. Симеон Нов. Богослов среди причин отказа от настоятельства приводит следующую: “возможно ли, чтобы Ты, Господи, не удалился от меня если я не стану с дерзновением праведно обличать царей и другие власти в их беззакониях и неправдах?” Не потому “не стану”, что святой боится обличать сильных мира сего, ибо верный свидетель, если есть на то соизволение Божие, не только обличает, но и мужественно принимает казнь за свою правду. Припомним у нас в России св. Максима Грека, обличавшего Василия Третьего за беззаконную женитьбу и посаженного почти до конца жизни на цепь в смрадную тюрьму. Или митр, Филиппа, обличавшего Ивана Грозного. Св. Симеон Нов. Бог. выражением “не стану” Хочет указать на невозможность в его время настоятелям церкви осуществлять

одну из важнейших своих обязанностей. Ибо не всегда обличения святых бывают во спасение братий, но могут превратиться в соблазн. Именно на это указывают слова Христа: “не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас”.

Для примера представим себе, что могло бы произойти даже с великим святым — назовем св. Серафима Саровского, если бы он пришел ко двору Екатерины Великой обличать ее в разврате или к Николаю I обличать его за горделивое превозношение своим величием; за жестокость: пропускание людей через строй (наказание шпицрутенами);за незаконное сожительство с фрейлиной императрицы при живой жене, фривольные приключения на маскарадах, которые царь любил посещать. Или к митрополиту московскому Филарету обличать его оправдание телесного наказания (см. “государственное учение” м. Филарета). При гуманных веяниях, проникших в Россию в конце 18 века, св. Серафима Саровского, конечно, не казнили бы, но, вероятнее всего, отправили бы в сумасшедший дом или в монастырскую тюрьму.

При государственной власти “Божией милостью” Христовы верные свидетели приговорены к молчанию. С высоты престола на них взирают как на неких блаженных, подвигам которых (до известной степени) удивляются. Даже обращаются к святым в случае неизлечимой болезни, которую отказались лечить ученые доктора. Но, конечно, дикой бы показалась мысль просить у них государственного совета. Деятельное желание святых самим осуществить древнее право убежища для преступников или их настойчивое ходатайство об освобождении преступников от наказания, несомненно, объявлено было бы бунтом, преступным вмешательством в “святая святых” власти (полученной от Бога) — самодержавно творить суд и расправу.

Блаженно (не государственно) мыслящим место в монастырях: в кельях безмолвников, — таково исповедание царей, вскормленных от утробы матери своей антихристовой Юстиниановой идеей о святом значении в христианстве царской власти.

Чтобы осветить страшную картину опустошения любви, которое произвела в церкви Христовой деятельность империума, объявленного священным, достаточно привести следующие факты. в конце четвертого века, как мы сказали, в Византии был издан закон, запрещающий священнослужителям и монахам отнимать преступников из рук правосудия (ибо так поступали тогда служители алтаря) и в виде компенсации (ибо государственная власть преклонялась перед Божиими людьми) даровано было право убежища и действительного (т. е. непременно исполняемого) ходатайства о смягчении наказаний преступникам. Таково было положение дел в первые века империи, объявившей себя христианской. В конце десятого века, когда Россия приняла Христианство, наехавшие из Греции епископы возмущались, что Владимир Святой совсем не казнит преступников (казни, вообще, были не свойственны славянам), и учили его, что преступников следует непременно казнить. На это Владимир Святой Ответил им: “Бога боюсь”. Позднее русские, а не греческие, иерархи создали акт печалования (истинное духовное творчество).

Таким образом, императорская власть подчинила своей государственной мудрости священство, но, конечно, она не могла подчинить этой мудрости Божиих людей. Поэтому между святыми, с одной стороны, и представителями империи и священства (покоренного императорской властью) — с другой, произошел разрыв — легла великая пропасть непонимания и разномыслия и разноделания (и мука для святых иерархов).

Приведем примеры. В первой половине двенадцатого века Бернард Клервосский говорит: “еретиков следует брать, но не избегать, брать не оружием, а доводами, опровергая заблуждения их. Такова воля Того, к то хочет, чтобы все люди спаслись”. А католическое священство позднее насилует и жжет на кострах еретиков.