Тайна трех государей
Шрифт:
Одинцов понимал.
– Враги не дремлют, и мы стараемся не отставать, – добавил старший израильтянин. – Они всё время что-нибудь придумывают, и мы тоже. Безопасность – это святое.
Молодой добыл из атташе-кейса кожаный пенал и передал старшему. Тот открыл крышку и положил пенал на стол. Одинцов вынул оттуда винтажную массивную ручку с золотым пером и с удовольствием повертел в пальцах.
– Солидная вещь, – оценил он, расписался несколько раз там, где ему указали, и вернул ручку в пенал.
Проводив гостей, Одинцов снова бросил взгляд на часы – время пришло! – и набрал номер мобильного. «Абонент
– Варакса, – укоризненно сказал Одинцов, глядя на трубку, – ты решил теперь вообще не работать?
Варакса был старинным другом Одинцова, увлечённым рыбаком и вдобавок – преуспевающим владельцем сети станций автосервиса с лаконичным названием, состоявшим всего из двух цифр – 47. Пару дней назад Варакса умотал за корюшкой на Ладогу. А в головной мастерской сети «47» чинили машину Одинцова, поймавшую колесом открытый люк на заснеженной улице.
То ли укор подействовал, то ли хитрый Варакса всё же получал уведомления о вызовах, но вскоре со станции Одинцову позвонили с радостной вестью: машина готова, можно забирать.
Ползти вечером через пробки совсем не хотелось, и Одинцов решил поехать в мастерскую прямо сейчас. Начальник он, в конце концов, или не начальник?! Основные дела сделаны, служба работает… Одинцов отдал кое-какие распоряжения, вернул костюм на вешалку, снова натянул джинсы, сунул ноги в высокие ботинки на толстой рубчатой подошве – и поспешил убыть.
С неопрятного белёсого неба сыпал обычный для Петербурга мартовский коктейль: то ли снег с дождём, то ли дождь со снегом. Одинцову пришлось вытащить из багажника щётку и почистить машину: на время ремонта он позаимствовал внедорожник «вольво» у сердобольного Вараксы. Тот утюжил сейчас обледенелые ладожские берега на могучем «лендровере», над которым хорошенько поколдовали в мастерской «47».
Одинцов заканчивал махать щёткой, когда увидел Мунина. Нескладный сутулый парень медленно брёл от замка в его сторону. Он прижимал к животу матерчатую сумку, висевшую через плечо на длинном ремне, внимательно глядел под ноги – и всё же оскальзывался.
– Привет, наука! – крикнул Одинцов.
Мунин озябшими пальцами приподнял край капюшона. Мокрый снег тут же залепил стёкла больших очков.
– Я здесь! – Одинцов помахал рукой, и Мунин его увидел. – Могу подбросить.
– Здравствуйте, – сказал Мунин, подходя к машине. – Мне бы до метро, если вас не затруднит.
– До метро само собой. А вообще куда надо?
Им оказалось по пути.
Молодой историк работал в научной части музея. Знакомство Мунина с Одинцовым было недавним и шапочным: они разок-другой пообедали за одним столиком в служебной столовой, перекинулись несколькими фразами и теперь здоровались при встрече. Но для замкнутого Мунина даже это выглядело достижением.
Одинцов ему нравился. Во-первых, потому, что не только задавал вопросы по делу, но и слушать умел. Во-вторых, потому, что не чувствовалось в его поведении вахтёрской снисходительности, обычной для охранников. В-третьих – чего греха таить? – тщедушный очкарик Мунин безнадёжно мечтал быть таким же уверенным в себе, статным и плечистым; научиться носить костюм и не отводить взгляда в разговоре… Колоритный
В машине Мунин с удовольствием устроился на подогретой коже переднего сиденья. Одинцов вырулил на Фонтанку, и они поехали вдоль замка по набережной.
– Как дела на интеллектуальном фронте? – спросил Одинцов. – Затяжные бои с оппонентами? Окопная война?
– Хватит, насиделись мы в окопах, – в тон откликнулся Мунин и ладонью похлопал по сумке, лежащей на коленях. – Наметился прорыв.
Учёный, надо же… Одинцов прикинул: парнишка недавно окончил университет, в армии наверняка не служил – то есть ему от силы лет двадцать пять. В пятьдесят с копеечкой у Одинцова вполне бы мог быть сын такого возраста. Только вряд ли близорукий – и уж точно спортсмен, а не рохля.
– Проры-ы-ыв? – Одинцов приподнял полуседую бровь и кивнул на сумку. – Нарушение охраняемого периметра? Стащили какой-нибудь раритет?
– Что вы, что вы, – снова подыграл Мунин, – красть грешно! Тут всё своё, родное.
Царь Иван Четвёртый Грозный.
Император Пётр Первый.
Император Павел.
Он откинул клапан сумки и вынул толстую тяжёлую папку в красной обложке. Видно было, что ему не терпится похвастать.
– Это как у Пушкина: «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний», – продекламировал историк и, глядя на папку с любовью, взвесил её в руках. – Я пока не могу рассказывать, не имею права. Хотя вы человек от науки далёкий, вам можно. Вы ведь никому?.. В общем, получается, что как минимум три русских царя занимались одним и тем же.
– По-моему, все цари занимались примерно одним и тем же, – сказал Одинцов, – разве нет?
Мунин досадливо поморщился.
– Я не то хотел сказать. Мне удалось обнаружить и документально подтвердить, что Иван Четвёртый, Пётр Первый и Павел действовали по единой схеме. Как будто решали одну и ту же задачу. Каждый в своё время и каждый в своих обстоятельствах, но всё-таки… Более того, не только задача была общая, но и способы решения. Ощущение такое, что они действовали по инструкции, где сказано: делай так, так и так. Понимаете?
– Нет, – легко признался Одинцов.
– Это неудивительно. Даже я сначала не понимал, – заявил Мунин.
Одинцов посмотрел на него с иронией из-за этого даже, но историк взгляда не заметил и продолжил:
– Вообще никто ничего не понимал и внимания не обращал! Вы правильно говорите, что все цари занимались примерно одним и тем же. И эти трое тоже, но только до определённого момента. А потом вдруг начинали совершать похожие поступки. Парадоксальные и необъяснимые.