Тайна трех неизвестных (с илл.)
Шрифт:
И я тоже покраснел и опустил глаза.
Боже мой! Неужто я такой болван, что все время думал про нее бог знает что, а она, оказывается, совсем не такая?! Что ж тогда она должна про меня думать? Она же наверняка считает, что я самый настоящий болван.
И выходит, что это правда! И никто этого так не знает, как я сам!
Глава XXVIII. Последняя, заключительная, в которой история наша, как это бывает в старых классических романах, заканчивается
На следующий день все село облетела весть о том, что наша учительница, наш классный руководитель Галина Сидоровна Герасименко выходит замуж за старшего лейтенанта Реваза Пайчадзе.
Это было так неожиданно, что все прямо рты разинули от удивления. Никто никогда ничего не замечал и не подозревал. Всем было известно, что наша Галина Сидоровна очень гордая, неприступная и независимая.
В нее влюблялись — да!
Но она — никогда!
Она ходила как царица, и никто не отваживался приблизиться к ней. В ответ на робкие ухаживания она только смеялась.
И вот оказывается, что уже больше года она любила этого старшего лейтенанта и не признавалась ни ему и никому на свете. Она запретила ему на людях даже подходить к ней. Она считала, что учительница не имеет права влюбляться, потому что это может уронить ее в глазах учеников, подорвать авторитет, отрицательно сказаться на воспитании у школьников высоких моральных качеств.
И кто знает, сколько бы еще мучила она лейтенанта и мучилась сама, если бы не мы с Павлушей…
А теперь уж деваться было некуда. То единственное слово, что невольно слетело с ее языка в нашем присутствии, отрезало ей пути к отступлению.
Наша Галина Сидоровна выходила замуж!
— Ну, дай бог ей счастья, — говорили бабы.
— Парень он, видать, хороший.
— Говорят, умный, добрый…
— И не пьет…
— А какой воспитанный!
— Да что там говорить — ну просто герой! Ребенка спас!
— Я своего Карпа хоть сегодня на такого бы променяла…
— Да такой-то тебя не возьмет, ведь ты косоглазая.
— Нашлась красавица! Сама рябая и кособокая! И в носу свистит!
— Да цыцте вы! Раскудахтались!
— Надо было лет тридцать назад об этом спорить, теперь поздно. Внуков скоро будете женить.
— Вот я и говорю — дай ей бог счастья!
— Жаль только, хорошая была учительница. Кто еще с этими разбойниками так возиться будет, как она. Другая бы их и грамоте не научила. Так бы в ведомости и ставили крестики вместо подписи.
— Говорят, их полк зимой где-то под Киевом стоит.
— В казарме, значит, жить будут…
— Почему в казарме? Семейные офицеры в отдельных квартирах живут. Газ, ванна, холодильник — все, что нужно.
— А через год, говорят, он в академию поступать будет. На генерала учиться.
— Дай им бог счастья!
А
Но из обсуждения ничего не вышло. Мы только мдакали, чертили и ковыряли каблуками землю. Кто-то (кажется, Антончик Мациевский) попробовал шутить, хихикнул, но на него сразу зашикали, он сник и рта больше не разевал.
Наконец среди общей тишины Гребенючка дрогнувшим голосом проговорила:
— Не будет у нас уже такой классной руководительницы… Никогда… Кого б ни назначили…
И тут только мы поняли, что наша Галина Сидоровна больше не наша, что мы расстаемся с ней навеки.
И мы понурили голову, и наступила мертвая гнетущая тишина. И я вдруг почувствовал, прямо физически почувствовал, как щемит не только мое собственное сердце, а сердца всех нас — и Павлуши, и Гребенючки, и Степы Карафольки, и Коли Кагарлицкого, и Васи Деркача, и Антончика Мациевского… Будто сердца наши были соединены между собой тоненькими невидимыми проволочками и по этим проволочкам сразу пустили ток — щемящий ток печали.
— Знаете, — тихо сказал Павлуша, — нужно с ней попрощаться. И так, чтобы она запомнила это на всю жизнь.
— Правильно, — сказал я.
— Правильно, — поддержала Гребенючка.
— Правильно, — добавил Карафолька.
И все по очереди сказали «Правильно», будто других слов и не было на свете.
— Как-нибудь торжественно надо, знаете, — продолжал Павлуша. — Собраться в нашем классе, принести цветов, подготовить выступления…
— Правильно, — снова сказал я, — и…
Я хотел сказать что-то в дополнение к Павлушиным словам, но никакой мысли, как назло, в голове в этот момент не оказалось. Но я уже сказал «и» и должен был продолжать.
И я сказал:
— и… правильно!
Это было смешно, но никто даже не улыбнулся. Такое у всех было настроение.
Для подготовки торжественного прощания с Галиной Сидоровной решили создать специальную комиссию. Начали выбирать и выбрали Степу Карафольку, Колю Кагарлицкого и Гребенючку. Ни Павлушу, который подал саму идею прощания, ни меня в комиссию не выбрали. Они, должно быть, считали, что для такого серьезного дела мы не подходим. Не станешь же спорить и выдвигать свою кандидатуру.