Тайна умрёт со мной

Свир

Айрис почти не слушала миссис Пондерс. Она безотрывно смотрела на даты жизни Руперта Фернсби.

4 апреля 1935 — 10 августа 1940

Это был день рождения Руперта. Другого Руперта, того, что сейчас носил фамилию «Вентворт». Год другой, но дата, дата…

Айрис была почти на сто процентов уверена, что во всей Англии не было второго Руперта Фернсби — слишком редкая фамилия. Если уж Сомерсет-Хауз согласился вручную перебрать всех людей с этой фамилией, то их должно было быть не больше пары десятков?.

А уж поверить в существование второго Руперта Фернсби с той же датой рождения

было совсем невозможно. Это вам не Джон Смит.

Руперт Фернсби погиб более двадцати лет назад и лежал в земле на Котгрейвском кладбище. Настоящий Руперт Фернсби.

Но кого тогда усыновила леди Клементина?

И знала ли она сама кого?

Отец Мейсон явно хотел скрыть правду. Он назвал другое имя, возможно, первое пришедшее в голову, возможно, то, которое для него многое значило… Как будто бы хотел дать вторую жизнь ребёнку, который так рано и страшно погиб.

Но зачем было скрывать настоящее имя, если это был просто сиротка, чьи родители погибли во время авианалёта?

Айрис понимала, что задаст сейчас очень странный вопрос и, возможно, даже напугает миссис Пондерс, но она должна была это спросить:

— Этот мальчик, Руперт… Он точно погиб? Я знаю, звучит ужасно, но…

Миссис Пондерс вонзила в неё изумлённый и одновременно оскорблённый взгляд; уголки её губ поползли вниз. Она судорожно втянула воздух, прежде чем заговорить:

— Я своими собственными глазами видела Руперта, его тело… Я собственными руками… Пресвятой господь, как вы можете такое спрашивать?! — миссис Пондрес всхлипнула. — Это был чудесный ребёнок… Да и вся их семья. На церковном дворе уже давно перестали хоронить, но для их семьи… Для них сделали исключение, так что они покоятся рядом со своими предками. Как и для отца Мейсона потом. Так горько, что… — миссис Пондерс провела кончиками пальцев под глазами и на белых перчатках остались синевато-серые следы.

— Миссис Пондерс, простите! Я не хотела вас обидеть или обидеть память семьи Фернсби. Мне просто попались документы, где…

— Руперт Фернсби мёртв, — не дослушав объявила миссис Пондерс. — Никаких сомнений быть не может. Я была здесь… Видела, что с ним стало. Они… Понимаете, они даже в подвал не спустились. Подвалов здесь ни у кого почти нет, но у Фернсби был старый дом, с винным погребом. Но они не знали… Никто не знал. Налётов на Лондон тогда ещё не было… Мы, конечно, слышали, что где-то был удар по военному аэродрому, по радару, но никто не думал, что наш Котгрейв кому-то нужен… Для Котгрейва Блитц начался не седьмого сентября, а гораздо раньше.

***

На станции в Броксборне Айрис купила газеты (которых в Эбберли в последнее время было просто-таки не достать), но просмотрела их очень быстро. Всю остальную дорогу до Лондона, а потом до Стоктона, где её должен был забрать Уилсон, она думала о том, что ей удалось — а точнее, не удалось, — узнать.

Священник по имени В. Мейсон действительно существовал; он привёз ребёнка, по его словам, из Лондона в марте 1941 года. Но ребёнок не был Рупертом Фернсби. И, вполне возможно, не был сиротой, чьи родители погибли во время авианалёта. Эту часть биографии отец Мейсон просто позаимствовал у настоящего Руперта вместе с фамилией и датой рождения.

Айрис помнила, что Дэвид Вентворт ей сказал:

«Его

имя при рождении Руперт Фернсби. Он родился в Лондоне четвёртого апреля тысяча девятьсот тридцать восьмого года».

Имя и дата рождения оказались ложью. Но, возможно, он действительно родился в Лондоне и где-то в Олд-Форде или поблизости. Отец Мейсон жил там, при церкви святых Марии и Этельбурги, никуда не выезжая, и маловероятно, что мог отыскать ребёнка где-то ещё. Откуда-то он должен был узнать об этом «Руперте».

Иногда Айрис начинала думать, что всё это зря. Даже если она докопается до правды, это не поможет понять, кто убил леди Клементину, и не поможет Дэвиду. Вот что главное.

Он был уверен, что ему ничего не угрожает: не было никаких улик, которые свидетельствовали бы против него. Отсутствие алиби не означало вину.

Айрис, погружённая в свои мысли, не заметила, как за окном вагона стало темнеть. Когда она добралась до Стоктона, солнце уже село. Был тот самый «синий час», и она снова вспомнила Дэвида. Всё это время она думала о нём отвлечённо — как о работодателе или как о сыне леди Клементины, но он был ещё и молодым мужчиной, общение с которым ей было приятно. С ним было интересно и спокойно. Не совсем спокойно, конечно… Сердце у Айрис часто начинало биться сильнее рядом с ним. Это было спокойно в значении «хорошо», когда другой человек не заставляет чувствовать тебя тревожно или напряжённо, когда не думаешь постоянно, поступил ли правильно.

Нельзя было сказать, что Дэвид оказывал ей знаки внимания, он был доброжелательно вежлив, не более, но его внимание и забота значили много, учитывая, что неделю назад нашли тело его матери. Наверняка была тысяча вещей, о которых Дэвиду Вентворту нужно было думать, но он не забывал о ней, Айрис, выслушивал её идеи, помогал…

Она не верила, что Дэвид мог причастен к убийству. Этого просто не могло быть. Или она так думаал, потому что он ей нравился? Потому что она в кои-то веки подолгу общалась с молодым человеком её возраста?

Айрис почему-то была так рада увидеть Уилсона на платформе, что бросилась к нему едва ли не бегом. Он тоже ей улыбался из-под козырька кепки.

— Волновался, как бы вы не опоздали на поезд, мисс Айрис, — сказал он. — Это же последний из Лондона. Устали, наверное?

— Устала, да… Где я только ни была.

— Ничего, сейчас в машине отдохнёте. Можете даже поспать.

Айрис не собиралась спать, но вскоре после того, как они выехали из Стоктона, задремала. Проснулась она, когда Уилсон остановил машину, чтобы открыть ворота. Оставшегося времени ей как раз хватило, чтобы прийти в себя и стереть с лица сонное осоловелое выражение.

Она всегда плохо чувствовала себя, если спала в неурочное время.

Айрис сразу пошла на кухню выпить какао — чтобы немного взбодриться и не уснуть прямо сейчас. Ей ещё нужно было записать всё, что узнала сегодня, в блокнот. Она делала записи и во время разговора со священниками в Лондоне, и в Котгрейве, но это были отдельные имена, места, даты. Надо было изложить всё слово в слово, потому что какие-то важные детали запросто могли позднее стереться из памяти. А для этого надо было иметь ясную голову, а не такую, как сейчас, — точно набитую ватой.