Тайна Великого Посольства Петра Великого
Шрифт:
* * *
А тяжба турок с венецианцами явно обострялась. Одиннадцать часов продолжалась перепалка между ними на "съезде" в конце декабря, и никто не захотел уступить. Рудзини держался твердо.
"Уже турки последнее слово сказали, что больше с ним не хотят говорить, и хотели, все дела брося, порвать и отъехать; а он-де и тогда ни малой уступки не учинил".
Еле-еле уломали посредники турок отложить дело до 31 декабря.
Обеспокоенные этой задержкой, оба австрийских посла Эттинген и Шлык бросились к Возницыну за помощью, чтоб он уговорил венецианца уступить.
Но Прокофий Богданович не лыком шит. Поблагодарив цесарцев за доверие, их линию не поддержал, а вступился за венецианца. Если рассуждать по справедливости, степенно заявил он австрийским послам, то турки "напали неправедно и злобно на обцего нашего союзника", которого мы по нашим же договорным обязательствам не должны понуждать к уступкам, а наоборот - защищать, "все стать при его пользе". Турки, когда это увидят, в таком упрямстве не будут, и вообще "пристойно их болти принудить, нежели просить".
После этого разговора Возницын сразу же поехал к кавалеру Рудзини и застал его в расстроенных чувствах. Рудзини признался Прокофию Богдановичу, что как это ни тяжко, но вынужден будет уступить турецким притязаниям.
Возницын же стушевавшегося посла подбадривает: "Я ему говорил, чтобы он в делах своих был не страшлив и в поступке не скор, а что цесарцы лринуждают его и стращают турских послов отъездом, и то они делают для своей пользы".
И снова к австрийцам. Те говорят: "Венет надут неким злом и то делает нарочно, развращая мир... Француз-де им то присоветовал, чтобы они цесаря к миру не допускали". А потом плакаться стали, что на~чупает время вешнее, а ни войны, ни мира нет и за таким малым делом неприлично проливать кровь христианскую. "Да и в том-де страх, что у турков при дворе салтанском некая перемена есть".
Тем не менее 31 декабря австрийцы сообщили Возницыну, что уговорили турок продлить переговоры до 16 января.
Передавая Рудзини свои разговоры с австрийцами, Возницын с горечью замечает, какое желание было у русского царя продолжать войну с турками или хотя бы сохранить союз против них! Так нет, сами союзники это желание презрели, союз не поддержали, мир с турками приняли. Что же Бог делает? Та болезнь обратилась теперь на венецианца, как он сам видит.
А Ф. А. Головину о всех этих перипетиях он сообщил так:
"Ангел бы цесарцам вещал, дабы они с турки не мирились, но и тогоб, чаю, не послушались... И ныне стоят в прежнем деле за венетом; я молчу, а ломка велика. Венет как угорелый бросается ко всем к нам, просит помочи. Я говорю: как тебе мириться, - чего войною не потеряли, то миром потерять хочешь; советую ему, чтоб взял за год армистициум".
* * *
Но за венецианскими хлопотами не упускал Возницын ч собственных дел. Тем более что австрийцы грозили одни подписать договор с турками. Даже если никто больше не подпишет. А злокозненный англичанин прислал сказатъ как бы между прочим, - что возницынский договор с турками лежит у посредников "многое время и уже едва из сны своей не вышел; а турки-де варвары, мало что им не покажется, то все бросят".
Но Прокофия Богдановича на такой мякине не проведешь. У него с
1 января 1699 г. Прокофий Богданович послал "яохтура" Посникова передать турецким послам, чтобы они в "приятстве" Прокофия Богдановича и его постоянстве не сомневались: он твердо стоит на тех условиях, о которых договорились. А не подписывает перемирия лишь потому, что не хочет этого делать раньше других.
Маврокордато любезно ответил, что в постоянстве русского посла он не сомневается. Как ему покажется лучше, так пусть и поступает. Захочет других ждать - будь по его воле. Захочет подписать - готовы хоть завтра.
Однако после 9 января турки начинают поторапливать Возницына. Поп Иван - духовник Маврокордато - рассказывал в русском стане, что послали уже турки в Белград за подводами - уезжать собираются. А через несколько дней сам Маврокордато сообщил Посникову, что австрийцы дали письменное обязательство подписать свой договор в понедельник, 16 января. То же сделают и поляки, а венецианца ждать не будут. В сердцах Прокофий Богданович сетует, что только Маврокордато "обо всем сказывал", а из союзников "никто истины не скажет, что и говорят и те слова должно на воде иисать".
Но сетуй - не сетуй, а решение теперь принимать надо, откладывать больше нельзя.
И тут счастливый случай. 11 января к нему приходит долгожданная почта из Москвы, а в ней "список цифирью" - шифровка, датированная 2 декабря. Эк, как долго шла!
Что в ней было - нам неизвестно. В архивах она не сохранилась. Возможно, в ней был ответ на давние соображения, высказанные Возницыным. Во всяком случае, Прокофий Богданович был очень доволен: судя по всему, его действия одобрялись.
"Ему, государю, челом бьет и веселится, что на предложения его изволил милостивый свой указ прислати", - в радости писал Возницын в Москву, Что-либо нового просить было незачем - дело шло к окончанию, И сообщая о своих последних разговорах с цесарцами, венецианцами и турками, Прокофий Богданович делает собственноручную приписку, показывающую, как трепетал он перед всемогущим царем:
"Милостивый государь, отец Петр Алексеевич! Помилуй, не оставь раба своего во всякой своей милости; ей-ей больше мне того делать невозможно было, боюся всякого гневи Только уж всем упование мое Бог видит, сколько труд свой полагал. Пронка, раб твой, челом бью. Из Сирмской земли из Предел Карловича. Генвар в 11 день 1б99 г."
А отправив сие послание в Москву, Возницын посылает Посникова к цесарцам объявить, что подпишет договорное письмо с турками не 16 января, как все, а на два дня раньше.
Цесарцы недовольны:. зачем это? Лучше всем вместе 16 января. Уже объявили о банкете, который будет в тот день у англичан. Но Прокофий Богданович непреклонен, а турки его поддержали.
Зачем понадобился такой ход русскому послу? Что это каприз? Экстравагантная выходка?
Нет, трезвый и верный расчет. Он хочет, не роняя достоинства, избежать прежних споров, кто в каком порядке будет ехать на съезд, подписывать документы, - в общем, уйти от той протокольной дрязги, которая отравила начало Карловицкого конгресса.