Тайна Воланда
Шрифт:
«Белой акации цветы эмиграции», — эти слова произносит Бендер за минуту до появления Воробьянинова — предводителя дворянства (Моисей — вождь израильтян!) и владельца «ковчега». Стул с сокровищами — хранилище, своеобразный ящик на ножках. Чтобы подчеркнуть это, соавторы помещают в один из стульев маленький «ковчег» — ящичек с медной табличкой. Именно этот стул попадается комиссионерам во время плавания на пароходе, а затем они видят его плывущим по реке. Пароход — «Ноев ковчег»? Ильф и Петров подтверждают: «Население тиражного ковчега уснуло». Но соавторы дают понять, что под видом одного ковчега они говорят о другом: транспарант, изготовленный Бендером, назван «скрижалью», а на бортах пароход нес знаки Божественного обещания — «радужные изображения гигантских облигации».
(Сравните:
У горного селения Сиони Остап «скакал и плясал»: во 2-й Книге Царств эти слова сказаны про Давида, везущего Ковчег в Иерусалим. А вот как появляется инженер Щукин — человек, усгроивишй потоп в кварчире: «Мужа дома не было. Впрочем, он скоро явился, таща с собой портфель-сундук». Понятно также, почему во втором романе о Бендере говорят: «невский франт». (Про Онегина: «В своей одежде был педант и то, что мы назвали франт»). А вот что говорит Бендер в конце «Золотого теленка»: «Да, — ответил Остап, — я типичный Евгений Онегин…».
К догадке ведег и другая цепочка символов: отец Федор — третий охотник за стульями — смотрит на старинную картинку, «печатанную с медной доски», на которой изображены сыновья Ноя и достает сундучок с книгами и — золотыми монетами. Сундук-Федора — «arca foederis»? He случайно священник-расстрига мечтает о свечном заводике в Самаре, а гробовщик получает фамилию Безенчук — по названию станции на Самарской железной дороге: еврейская секта самаритян верит во второе пришествие Моисея и в новое обретение святыни. К Моисею отсылает и название второго романа: пока вождь израильтян беседовал с Богом, его народ «сотворил себе идола» — изготовил золотого тельца и молился ему, как Господу.
Ильфопетровские романы насыщены цветом. Известно, например, что штиблеты Бендера — апельсиновые, отец Федор надел коричневый картуз, а Клавдия Ивановна умирала в абрикосовом чепце. Когда воробьянинская теща говорила о сокровищах, лицо ее стало купоросного цвета — иначе говоря, синего! Но вот парадокс: даже самый памятливый читатель не назовет цвет обивки стульев! Эта обесцвеченность не случайна: в последней главе сказано, что стул, в котором хранилось сокровище — подразумеваемый ящик — приобрел завклубом по фамилии Красильников. А теперь загляните в первую главу: «Вынув из ящика стола синюю войлочную подушечку, Ипполит Матвеевич положил ее на стул…». И далее: «…он боялся протереть брюки и потому пользовался синим войлоком». Стул с синей подушечкой и ящик. Намек дублируется: в конце рабочего дня «…Ипполит Матвеевич сложил дела, спрятал в ящик войлочную подушечку…». Деревянный ящичек был найден в стуле на пароходе — «тиражном ковчеге». Но самое любопытное совмещение ящика и стула можно увидеть в трудах еврейских раввинов: Ковчег Завета они именуют «престолом Божьим», а также «сиденьем Бога».
Перед Ковчегом первосвященник курил благовония. «Вы знаете, Ласкер дошел до пошлых вещей, с ним стало невозможно играть. Он обкуривает своих противников сигарами. И нарочно курит дешевые, чтобы дым противней был». Эти слова говорит «гроссмейстер» О.Бендер. С подразумеваемым «сиденьем Бога» гроссмейстер-курильщик пересекается в последней главе: портрет Ласкера висит над заветным стулом.
«Вы хотите курить, как я вижу? — спрашивает Воланд у Ивана. — Вы какие предпочитаете?» После слов «Наша марка» (м-арка!) появляется портсигар, набитый этими папиросами — «громадных размеров, червонного золота, и на крышке его сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник». Золотое, синее и белое — цвета Ковчега, а сияющий треугольник — известный символ триединого Бога. Мимоза — цветы «дерева ситтим» — появляются в момент первой встречи мастера и Маргариты: «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве».
Ковчег — это говорящий сундук, а председатель Акустической комиссии в «Мастере…»
«Зачем Моисею понадобилось на гору лезть?» — спрашивает редактор в набросках к первому варианту «Мастера…». Затем эта фраза исчезла — вместе с парчовым одеянием священника, которую Маргарита видит в комнате иностранца. Но в тексте остался иерусалимский храм, первосвященник Кайфа и Антониева башня, где хранилось его праздничное одеяние, а в «нехорошей квартире» мы видим стол, «покрытый церковной парчой». Мало того: в комнате Воланда Маргарита замечает святыню, стоявшую в храме рядом с Ковчегом — «канделябр с гнездами в виде когтистых птичьих лап». Булгаков уточняет: «В этих семи золотых лапах горели толстые восковые свечи».
В первых строчках «Мастера…» читатель узнает, что у Берлиоза было «хорошо выбритое лицо». Потом «в воздухе запахло парикмахерской», и на Патриарших появился «бритый иностранец». «Бритое и упитанное лицо» пытается успокоить Ивана в ресторане, он встречается с доктором Стравинским — «по-актерски обритым», а ночью к поэту приходит «бритый» незнакомец". Затем мы видим Бенгальского — «человека с бритым лицом». «Бритое лицо» отмечено у Пилата и Варенухи, Бегемот рассуждает о том, что «бритый кот — это безобразие», мастер на следующий день после бала «был выбрит впервые». Сюда можно прибавить десяток персонажей, про которых сказано, что они небриты. От Булгакова не отстают и соавторы «Двенадцати стульев»: в первом же абзаце они сообщают, что «жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться…». Затем мы видим парикмахерскую «Пьер и Константин», Бендера, бреющего Воробьянинова и Воробьянинова, убивающего Бендера опасной бритвой. У Ефремова — «Лезвие бритвы»… При виде бритвы в кожаном футляре следователь Парнова пускается в рассуждения о проблемах брюнетов: «Не пройдет и часа, как снова синева проступает». Как объяснить эту странную настойчивость? «Завет» по-древнееврейски — «брит». Не случайно перед отлетом из Москвы бритый Воланд оставляет «знамение завета», усиленное словом «арка»: «…Аркой перекинувшись через всю Москву, стояла в небе разноцветная радуга…».
«Заведующий внешними станциями Великого Кольца Дар Ветер продолжал следить за светом Спиральной Дороги. Ее гигантская дуга горбилась в высоте…». Так впервые появляется один из героев «Туманности Андромеды» — главный «связист» Земли. Через два десятка страниц дуга появляется снова, но названа она другим словом: «На невысоком плато поодаль высилась гигантская алюминиевая арка…». «Я люблю синий цвет», — говорит Дар Ветер. Кроме того, он любит археолога Веду Конг, разыскивающую сокровища культуры. Но на главное сокровище «дисковец» Ефремов только намекает: во время сеанса межзвездной связи Веда читает лекцию об истории Земли, стоя на диске синего цвета. А в шестой главе, например, слово «синий» встречается двенадцать раз!
Веда-Дар. Если четвертую букву женского имени сделать первой и соединить это имя с мужским, получится библейское имя Аведдар. Оно принадлежит человеку, который три месяца хранил Ковчег в своем доме.
«Час Быка» является своеобразным продолжением «Туманности…». Ефремов дал новому роману «тарабарское» название, почти не связанное с сюжетом, но отсылающее к «китайскому» эпиграфу: «Земля рождена в час Быка». Тот, кто не хочет обмануться, должен прочитать наставления Моисея: «Пусть Аарон принесет в жертву быка во искупление грехов своих. И пусть совершит жертвоприношение, зарезав быка, за себя и за дом свой. И пусть, откинув завесу, войдет в святилище и совершит воскурение в честь Господа, и пусть облако окутает крышку ковчега Завета, иначе он примет смерть». Это таинство происходило во время ежегодного праздника Искупления.