Тайна замка Вержи
Шрифт:
Она не издевалась, но и не была серьезна. И, в отличие от прочих, не боялась его ни на йоту.
Венсан на миг задумался, кого вообще могла бояться эта острая, как рыбья кость, высушенная годами старуха. Дьявола? Вот уж нет. Она сама та еще чертовка.
– Я хочу узнать про кладбище Левен.
Ему все-таки удалось удивить ее.
– Кладбище Левен? – повторила Бернадетта, всматриваясь в его лицо.
Венсан молча ждал.
Она почесала нос, не скрывая сомнений, и, наконец, проворчала:
– Эту историю знают все, и вы тоже.
– Но
– Расспросите любого мальца, он вам ее вывалит.
– Ты отказываешь мне?
Подумай, говорил его предостерегающий взгляд. Не боишься сердить лекаря? А ну как в другой раз вместо снадобья от недуга, скрутившего твои старые кости, он подсунет тебе разведенный илом ослиный помет?
Но Бернадетту угрозами было не пронять.
– К чему вам знать про Левен?
– Надоело чувствовать себя дураком, когда все вокруг только и твердят о ведьме.
Венсан спокойно выдержал ее впившийся взгляд. В конце концов, отчасти он говорил правду.
– За это вы даром дадите мне банку той мази, которую я втираю в колени, – предупредила Бернадетта.
– Идёт.
Каморка, в которую старуха привела его, была снизу доверху набита разнообразным хламом и провоняла мышами. Бернадетта опустилась на изъеденную жучками скамью, достала из кармана горсть орехов и задумчиво пересыпала из одной ладони в другую.
С пояса ее свисала огромная связка ключей. Говорили, что Бернадетта, ложась спать, кладет конец самого длинного ключа себе в рот, а челюсть подвязывает, и ни один вор-ловкач в мире не может стащить связку, не потревожив сон одноглазой.
Венсан придвинул колченогий табурет и устроился в углу. Через узенькое пыльное оконце с трудом просачивался неясный свет, которого хватало лишь на то, чтобы обрисовать контуры тощей фигуры в черном чепце. Седые волосы Бернадетты, выбившиеся из-под оборок чепца, в этом неверном свете напоминали нити паутины.
Старуха пересыпала орешки обратно. Скорлупки постукивали друг о друга: ток-ток-ток, ток-ток-ток.
– Это случилось давным-давно, в Лютую зиму…
Венсан вздрогнул и внимательно взглянул на Бернадетту. Голос ее изменился до неузнаваемости, будто внутри проснулся другой человек. И говорил этот другой протяжно и мягко, словно гладил по бархатистой шкуре пушистого зверя, и знал такие слова, которые вряд ли ожидаешь услышать от простой старухи.
– Чужаки спустились с северных отрогов. Их гнали ледяные ветра и голод, из-за которого большая часть их народа вымерла в тот суровый год еще в дороге. Оставшиеся забились в лесные хижины и притаились, словно больной барсук.
Но лес, который тогда еще назывался Беличьим, был милостив к ним. Охотники с гор принялись стрелять белок, женщинам не было равных в выделке шкур, а старики торговали ими. Вскоре убогие шалаши сменились домами. Так возникла деревня Левен.
– Когда это случилось, Бернадетта?
Старуха не ответила. Она все пересыпала горсть орехов из одной руки в другую и,
– Деревня быстро богатела. В благодарность небесам жители возвели церковь из белого камня, привезенного издалека, с самого берега моря.
Прошли годы, и Левен разрослась вширь и вглубь, тесня лес. С каждой новой монетой, упавшей в карман, охотники становились все высокомернее. Они высмеивали тех, кто пахал землю в Вержи и Божани. Они дразнили толстых торговцев, выкупавших у них шкуры, хотя торговцы сполна расплачивались полновесным серебром. В своем непомерном чванстве левенцы дошли до того, что объявили себя хозяевами леса, когда-то приютившего их.
Топоры зазвенели попусту, вырубая дубы не для нужды, а лишь для того, чтобы дровосеки могли состязаться в своем умении. Лучшим деревом, самым ценным деревом топили левенцы печи и кичились друг перед другом своим богатством.
И тогда случилось им знамение: лес застонал посреди полного безветрия, небо днем потемнело, а на крышу часовни с высокого дуба спрыгнула белка. Черен был ее хвост, и левое ухо черно, как копыто дьявола. Белка трижды крутнулась вокруг себя, вспыхнула ярким пламенем и сгорела без следа.
Тогда бы и прислушаться людям к голосу разума! С божьей помощью беду удалось бы отвести. Но никто не внял предостережению…
Бернадетта тяжело вздохнула. Где-то в печной трубе взвыл ветер, словно упрашивая ее продолжать.
– Белка с черным хвостом в один недобрый день явилась снова. Первым наткнулся на нее кюре, выйдя из церкви. На кладбище за часовней по надгробиям метался рыжий зверек и на каждом оставлял грязный след. Бесовское отродье спрыгнуло вниз, вспыхнуло в траве, но на сей раз не исчезло: из огня вышла молодая прекрасная девушка с распущенными рыжими волосами.
Потрясенный кюре застыл, не в силах отвести от нее глаз. А девушка направилась к лесу, избегая выходить на тропу, куда падала тень от часовни.
Но когда она проходила мимо священника, налетел порыв ветра и разметал ее длинные волосы. И тогда старик увидел, что одно ухо у девушки черное: черное, как гнилое дупло, как нутро утопленника, как копыто дьявола!
Вскрикнув, кюре осенил ее крестным знамением. Девушка завыла, завертелась волчком и предстала перед ним в своем истинном облике – в облике старухи, древней, как смерть.
– Это и была ведьма? – спросил Венсан. Рассказ ключницы, как он ни противился, захватил его.
– Да. Не ведунья, что в песнях подземных ручьев слышит отзвуки того, чему только суждено случиться, и не знахарка, что врачует полевыми цветами и лесными травами. Настоящая ведьма – порождение глухой чащи, наколдовавшее себе человеческий облик или укравшее его у одной из тех несчастных, что бесследно сгинули в дальних болотах. Она скрылась в дубраве, на прощанье швырнув в перепуганного старика несколько рыжих волосков. На лету они превратились в острые иглы, и каждая вонзилась священнику в грудь.