Тайна Запада: Атлантида - Европа
Шрифт:
Люди сошли с ума? Нет, знают, что делают. Все величье Ацтекской империи зиждется на человеческих жертвах. Войны ведутся для того, чтобы захватить как можно больше пленников-жертв; чем их больше, тем вернее победа. Войны для жертв, жертвы для войн: одно на другое, как масло на огонь, и огонь разгорается — растет величье империи в вечной войне — религии дьявола.
Кровью утолит кровожадного бога — внешняя мысль, мифология жертвы, а тайная мысль, мистерия: приобщиться богу в жертве. Люди вкушают плоть, пьют кровь человеческих жертв, потому что жертва — сам бог: «боговкушение», teoqualo,
Около зимнего солнцестояния лепят из маисового теста, смешанного с кровью закланных жертв-детей, изваяньице бога Солнца, Вицилопохтли, ставят его на высокое место и, после многих молитв и заклинаний, жрецы, пуская стрелы из лука, пронзают сердце бога: зимнее солнце умирает, чтобы воскреснуть в весеннем. Изваяньице дробится на части, и от него вкушают посвященные (R'eville, 65).
Богу Тлалоку, Посейдону краснокожему, приносятся человеческие жертвы на одном конце рухнувшего моста, в Америке, а на другом — в Африке — богу Олокуну, Посейдону краснокожему (Frobenius, p. VII).
«Пили кровь», — говорит Платон об атлантах; «Пили кровь», — говорит Енох о нефелимах. Эта кровь и соединяет обе гемисферы — Восток и Запад.
Знаменье бога водяного, Тлалока, огненного — Ксиухтеукли, солнечного — Вицилопохтли, и многих других богов — крест. Столько крестов на древних памятниках Перу и Мексики, что испанцы не могли надивиться, и сначала радовались, думали, что апостол Фома, благовестник Индии Восточной, перелетев через Океан, в Западную, принес и туда Крест Господень (D'evigne, 191. — R'eville, 229. — Donelly, 226, 248). Радовались, пока не вгляделись, как следует. «Дьявол крадет у нас все, что плохо лежит!» — поняли, наконец, — ужаснулись этим христианским подобьям, как бы опрокинутым в дьявольском зеркале.
Крест на стенном изваянии Паленкского храма, в древнем царстве Майя, — совершенное подобье христианского креста, — возвышается на голове рогатого чудовища, напоминающего бога Быка — Минотавра; бог Птица, тоже чудовище с тетеревиным хвостом, с когтями кондора и головою тапира, сидит на кресте; слева, женщина в бранных доспехах, как бы Амазонка, — царица Майанская, жжет куренья в кадильнице; справа, жрец-колосс, толстогубый, крючконосый, в поварском колпаке и таком же переднике, держит на ладони спеленутого младенца с гнусно старческой рожицей, точно у новорожденного бесенка, и подносит его богу, как человеческую жертву; острые, звериные зубки скалит младенчик, как будто смеется, показывая богу язык (La Rochefoucauld, 23–24).
Что это, просто горячечный бред или какая-то «черная магия», древняя тайна древней ночи, — может быть, та, за которую дети ее, лунные титаны, поражены были лучами-молниями солнца?
«Так надругаться над Крестом Господним мог только дьявол», — думали, должно быть, глядя на подобные кресты, благочестивые испанцы, спутники Фернанда Кортеца.
С нашим христианским крестом ничего не имеет общего древнемексиканский крест — упрощенный знак пятилучной звезды-солнца, или магический знак для вызывания дождя: дождь, приносимый четырьмя, с четырех концов неба, ветрами, заклинается четырьмя концами креста, — успокаивают нас ученые, но не успокоят (Robertson, 368. — R'eville, 91).
Страшен Паленкский крест,
Нет, не успокоят нас ученые: мы видим, что видим, в дьявольском зеркале.
Судя по рисункам кодекса Fejervary-Mayer в Ливерпульской библиотеке, при истязании человеческих жертв в Ацтекских таинствах, так же как в «черных обеднях» и шабашах средних веков, лютое сладострастие соединялось с лютою жестокостью: в этом соединении, кажется, все существо сатанинской религии.
Гады завелись в тропических лесах и болотах Мексики, пауки сладострастно-жестокие, утонченнейшей «культуры демонов» одичалые наследники, — может быть, великих атлантов жалкие выродки, — ацтеки. Ужас, наводимый ими на добрых католиков, спутников Кортеца, слишком понятен. Вырезать железом, выжечь огнем эту язву решили они и, что могли, сделали: с помощью Святейшей Инквизиции истребили двенадцать миллионов туземцев. Язвы, однако, не выжгли, а заразились ею сами: привезли из Нового Света в Старый половую заразу, сифилис, страшный бич Божий.
Два пути гибели — один, в Мексике, другой, в Перу. Здесь человеческие жертвы почти уничтожены, — почти, но не совсем: к древней колыбели Перу, Тиагуанаке, родине человеческих жертв, тянется тонкая ниточка крови, — такая тонкая, что можно сказать, этого безумья здесь, в Перу, уже нет, но есть зато другое.
Только один человек существует в Перу действительно — царь Инка — земное Солнце; все остальные люди лишь тени его, призраки; он один есть, все остальные кажутся; бытие одного — небытие всех.
Царь-Солнце учит людей равенству: равным и общим должно быть все для всех, как солнечный свет и тепло. Тот же «коммунизм» в Перу, как в допотопных Афинах и, может быть, в «Атлантиде» Платона: «собственности не было ни у кого; все же, что имели, почитали общим». Собственность в Перу хотя и была, но мнимая, как все: «мое не мое — царское, божье, общее». Это коммунизм глубочайший — не внешний, а внутренний, духовный.
Все, что нужно, есть у каждого, и ничего лишнего: ни богатых, ни бедных, ни голодных, ни пресыщенных. Труд и отдых, пища и одежда, брак и девственность, жизнь и смерть — все установлено царским — божьим уставом, для всех одинаковым. Шагу ступить, пальцем пошевелить нельзя по своей воле. Тысячники, сотники, десятники — те же Платоновы «стражи», phylakes, Еноховы «бдящие», egr^egoroi, — все стерегут, бдят надо всем. «Тысячи мудрых, скорбных, и миллионы счастливых младенцев», как в земном раю Великого Инквизитора.
То, что мы называем просто «культурою», о «культуре демонов» не думая, уже цветет в Перу, когда еще Европа не вышла из варварства: слава военных побед и мирных трудов, чудеса искусств и наук, циклопическое зодчество, сети оросительных каналов, акведуки на сотни, дороги на тысячи верст, мощенные порфирными плитами, залитые цементом или горною смолою, гладкие как зеркало, бегущие через пустыни, горы и пропасти, с висячими мостами и туннелями, с первою в истории почтою; мудрые законы, правые суды, порядок, обилье счастья — золотой век, рай на земле.