Тайна Запада: Атлантида - Европа
Шрифт:
Ветер потопа свистит во все щели нашей европейской хижины, — будем же строить Ковчег.
«Семя рода человеческого… спасла надежда мира, прибегнув к ковчегу» (Прем. 14, 6).
«Он (Христос) всей твари Первенец. Ибо Им создано все, что на небесах и на земле… И он есть прежде всего» (Кол. I, 15–17). Это значит: был Христос в начале мира, так же как будет в конце. Но мы знаем Его только в середине — в истории; в начале и в конце — в эсхатологии — не знаем.
Об этом-то Христе Неизвестном и сказано: «Находящимся в темнице духам, сошедши, проповедывал» (I Пет. 3, 19–20). — «Нисходил в преисподния места земли, kateb^e eis ta kat^otera mer^e t^es g^es» (Ефес. 4, 9). В этих местах погребена была Атлантида — человечество первое, и, может быть, погребено будет второе. К первому Он нисходил, — может быть, низойдет и ко второму.
Страшно думать, о чем никто никогда не думал; страшно видеть, чего никто никогда не видел; страшно быть, где никто никогда не был. Но это нужно, чтобы найти тайну Запада, жемчужину, скрытую в сердце морей.
Путь в Атлантиду — сошествие в ад, за Христом Неизвестным.
Вот почему три книги об одном:
Тайна Трех.
Атлантида-Европа.
Иисус Неизвестный.
ЧАСТЬ I. АТЛАНТИДА
1. МИФ ИЛИ ИСТОРИЯ?
Два сказания о гибели первого человечества дошли до второго: вавилонское, повторенное в книге Бытия, о потопе, и египетское, записанное Платоном, об Атлантиде.
Двадцать пять веков люди ломают голову над загадкой Платона о первом конце мира и, вероятно, будут ломать до конца второго. Что такое Атлантида, миф или история?
«Кто ее создал, тот и разрушил», — смеется Аристотель (Aristot., Fragm., 32. — Strabo, 13, 598). Это значит: Атлантида — миф. Но, если даже так, вспомним, что для самого Платона значит «миф», — может быть, лучшая часть всей его мудрости. Не ближе ли и нам, не роднее ли, потому что бессмертнее, миф Платона, чем вся его диалектика?
Миф — полет, диалектика — лестница; рушится лестница, крылья мифа возносят на высоты нерушимые; дальше всех человеческих глаз, край земли и неба, начало и конец всего — «Атлантиду» — видит орлиное око мифа.
Слушая спор, диалектику, споришь и сам; слушая миф, молчишь и вспоминаешь райские песни Ангела, петые всякой душе до рождения:
И звуков небес заменить не моглиЕй скучные песни земли.Мифы Платона — всем эллинским мифам венец, а жемчужина в венце — «Атлантида».
«Кто ее создал, тот и разрушил», — чтоб это сказать, надо быть таким трансцендентно-лютым врагом Платона, каким был ученик его, Аристотель.
Рафаэль, в ватиканской фреске — «Школа Афинских мудрецов», дал в руки Платона «Тимея» — «Атлантиду»,
Что такое миф? Небылица, ложь, сказка для взрослых? Нет, одежда мистерии. Голыми ходят у Платона только низшие истины; высшие — облекаются в миф, так чтобы истина сквозила сквозь «басню», как тело — сквозь ткань. Тут парадокс, непонятный всем Аристотелям: в грешное облекается святое, истина — в ложь. Нет ли и за ложью «Атлантиды» истины?
Две музы у Платона: ученица Сократа, с разумными устами спорщица, и ученица Орфея, «с исступленными устами Пифия» (Heraclit, Fragm. 12). Та об Атлантиде молчит, говорит только эта.
Два у Платона Сократа: собственный его, одержимый богом вакхант, — может быть, мифический, и чужой, Ксенофонтовский, Меморабилийный, — вечный вопрошатель, сам не ответчик, «повивальная бабка», сам не рождающий, — двусмысленно-жутко смеющийся Фавн, — может быть, исторический.
Если так, то и здесь, у самых истоков Платоновой мудрости, борется миф-мистерия с историей.
Прежде чем спрашивать, была ли Атлантида, надо бы спросить, что думает об этом сам Платон. Но вот, как это ни странно, за две с половиной тысячи лет, этого никто не сделал. Сделать это, впрочем, не так-то легко.
Миф — мистерия — история в Платоновой мудрости сплетены, сотканы, как тончайшие, в органических тканях, волокна, как элементы в химических телах. Эти три порядка слиты в нем так, как дух, душа и тело в человеке. Как же их рассечь, не убивая?
Первый из двух «атлантических» диалогов Платона, «Тимей», есть продолжение если не существующего, то воображаемого, диалога «О республике». Вчера говорили о ней — сегодня будут говорить об «Атлантиде». Цель обеих бесед одна — строение наилучшего Града, Полиса. Это для Платона уже не миф, не сказка, не игра, а самое важное и ответственное из всех человеческих дел.
«Один, два, три, а где же четвертый?» — начинает беседу Сократ, считая собеседников и, уж конечно, не думая о пифагорейской тайне Числа — «Четверицы Божественной», tetraktys, и еще меньше думая о нашей Троице, Тайне Трех. Но нам, в таком начале такой беседы, трудно не вспомнить о Ней.
«— Главное из сказанного мною вчера о Республике, вот что, — продолжает Сократ. — Какое и из каких людей правление наилучшее… Самая природа души, говорили мы, должна быть у стражей Града, phylakes, огненной и мудрой вместе, чтобы могли они, смотря по нужде, быть то милосердными, то грозными».
Вечный образ, платоновская «идея» Града, были даны Сократом вчера, в бесплотной и бескровной отвлеченности — в «мифе»; сегодня надо облечь ее в плоть и кровь — в «историю». Но сделать этого Сократ не может, потому что ему не хватает чего-то, — чего-то не знает он, при всей своей мудрости, как сам признается, — признание для обоих, Платона и Сократа, ученика и учителя, бесконечно-важное. Сделает это за него один из трех собеседников, Критий Младший, вспоминая, что слышал мальчиком от деда своего, Крития Старшего, а тот — от Солона Законодателя, а тот — от старого жреца в храме Саисской богини, Нейт (Neith), a тот, наконец, читал в незапамятно-древних записях Неитова храма, — «не измышленную басню, а сущую истину», как скажет Сократ, — об «Атлантиде», первом, погибшем человечестве, и современных ему Афинах или каком-то неизвестном, доисторическом городе, названном «Афинами» на платоно-пифагорейском, сокровенном языке мифа — мистерии — истории.