Шрифт:
Глава I. Ссылка в Париж
1889 год, сентябрь. Париж
В дверь лаборатории на улице Ферроннри позвонили, и посыльный передал небольшую коробочку, в обертке без привычных почтовых штампов, без подписи – без ничего. Внутри оказалось новомодное изобретение профессора Фика из Цюриха – пара роговичных линз. Иван Несторович Иноземцев понял, что его тихой и безмятежной жизни настал конец…
Двумя годами ранее, май. Петербург
Иноземцева выпустили той же ночью, вернув и одежду, и медицинские инструменты в чемоданчике, и саквояж, и он поплелся к Введенскому каналу, в надежде, что его квартиру госпожа Шуберт по-прежнему держит пустой. С тяжелым сердцем
Что теперь? Жизнь кончена…
Опустил саквояж у порога, горестным взглядом окинул комнату. На потертые обои без боли в сердце смотреть невыносимо. Шкаф возвышается грузным великаном – предатель этакий, точно ждет наступления ночи, дабы извергнуть из своей темной утробы чудищ в образе светлоокой сирены и ее страшного пятнистого монстра [1] . Темная рама окна, потонувшая в предрассветных сумерках, навевает лишь страх – едва сгустятся сумерки, полезет из нее нечисть всякая, примется колотить по стеклу, выть да стонать точно гоголевская панночка. На кровать и присесть страшно – а вдруг сморит вновь проклятая катаплексия?
1
Читайте об этом в романе Ю. Нелидовой «Дело о бюловском звере» (Издательство «ЭКСМО»).
Иноземцев втянул шею, поежился.
Уж в больнице и поспокойней было, глухое окошко на потолке попрочнее выглядело, за дверью – санитары, готовые по первому зову больного прогнать монстров.
«О чем мысли! Об окошке, прости господи, да о санитарах. За спины их удумал прятаться от несуществующей нежити. Чем жить теперь? Кому он теперь нужен, душа неприкаянная? Запереться, спрятаться или бежать куда глаза глядят? Да нет, кончена жизнь… – хоронил себя Иван Несторович. – Скальпель-то держать как теперь, поди, и не вспомнит, как сосуды шить – тоже, да что уж там – как ангину лечить и то из головы вылетело. Какой он доктор теперь с пустотой вместо серого вещества. Тут и деревенским лекарем стыдно будет пойти, не то что в штатные хирурги Обуховской больницы. Кто ж его назад примет, душевнобольного морфиниста? Да и сам он ни за что в Обуховку не вернется – лучше смерть. Бежать! Бежать, пока грешным делом руки на себя не наложил! Бежать, запереться и спрятаться. Где-нибудь в сибирской тайге или на Чукотском полуострове. Ничего, и без людей проживет, сам на сам. Уж больно через них страданий много.
Иван Несторович прошаркал к своему старенькому бюро, тяжело опустился на стул, уронил локти на столешницу, а голову – на руки и вздохнул. Взгляд упал на газету, что лежала здесь до него, верно, занесенная заботливой Варей вместе с кипой прочей корреспонденции, накопившейся за ни много ни мало целых полгода.
Одна из вольных слушательниц Бестужевских курсов по имени Элен Бюлов из Страсбурга стала похитительницей воздушного шара, принадлежащего известному ученому, приборостроителю, химику, физику и воздухоплавателю Дмитрию Ивановичу Менделееву. Экспериментальная модель летательного аппарата сооружалась в течение нескольких месяцев во дворе отстроенного два года назад здания оных курсов, по адресу: Васильевский остров, дом 33, где ученый преподавал и проживал. По словам Дмитрия Ивановича, барышня Бюлов была одной из прилежных и смышленых учениц, всегда проявляла любопытство относительно конструкции аэростата, была даже допущена к его сооружению и имела твердые намерения отправиться в Тверскую губернию проводить наблюдения за полным солнечным затмением, которое должно состояться 7 августа сего года.
В ночь на 30 мая ученица проникла в здание, отрезала канаты, зажгла нагревательный прибор и в одиночку взмыла в воздух. Некоторые знания законов аэронавтики, которые изложил барышне профессор Менделеев в ходе работы над сим аэростатом, и собственный легкий вес дали ей возможность быстро исчезнуть в толще облаков.
Важно отметить, сколь опасно путешествие на аэростатах. Сам профессор до того ни разу не отправлялся в воздух в одиночку. В качестве подъемной силы используются взрывоопасные газы – светильный и водород.
Поисками беглянки занят весь Департамент полиции. Полицейские чиновники обещали тотчас сообщить, если та сыщется».
Умахнула, счастливица, а ему что теперь делать? Куда
Иноземцев обернулся, чувствуя, что за ним все это время наблюдали. В дверях застыли Розина Александровна и Варя. Смотрят боязливо-обеспокоенно. Не то страшно им – неведомо, что от полоумного постояльца ждать, не то жалеют убогого. И войти не решаются, и оставить одного – а ну как буянить примется.
Иноземцев скривился. Лучше сразу в Неву, прямо ко дну илистому! Или в Фонтанку, или в Введенку. Как наступит ночь, – уж если и топиться, то украдкой, – раздобыть предмет какой потяжелее да веревку крепкую и – к Александровскому мосту или, может, к Зимней канавке – там безлюдно…
Но ни того ни другого ординатор сделать не успел. Вечером явился сам Троянов. Госпожа Шуберт и Варя страшно обрадовались приходу главного хирурга из Обуховской больницы, бросились провожать его на второй этаж, наперебой рассказывая, что весь день Иноземцев просидел, ни слова не сказавши, на просьбы и увещевания не отвечая. Заведующий доктор руку Иноземцеву пожал, стал в извинениях рассыпаться, успокаивать.
Тот даже подняться не соизволил, на рукопожатие не ответил, продолжал сидеть с гробовым молчанием и безжизненной неподвижностью. Не нуждался больше он ни в каком утешении. Только в гробу себя и видел или на дне Невы. Троянов говорил что-то, а Иван Несторович все представлял с наслаждением, как вода у лица плещется.
– Да не убивайтесь вы, юноша, так, – не отставал Алексей Алексеевич, – вам не придется краснеть, прятать глаза. Ну что случилось, то случилось. Ведь героем себя проявили, мужественно перетерпев все невзгоды [2] . Поймают эту негодницу, уж далеко на шаре она не сможет улететь. Статью читали? – Главный доктор скользнул глазами в сторону газеты под локтями Иноземцева. – Вы настоящий рыцарь, Иван Несторович. Кто другой на вашем месте сдал бы ее полиции, хоть бы даже это дама. А вы – нет. Вы истинный джентльмен. И ведь гиены не испугались. Просто невероятно. А я вас – ругать… Ну простите, дурака старого! Такое ведь и вообразить… Гиена! Ручная гиена! Просто уму непостижимо… М-да. В больнице о вас только хорошее вспоминают – какой, говорят, благородный, бесстрашный. Единственно только… кхе-кхе, остаться вам нельзя никак, попросят вас все-таки из Петербурга. Уж примите эту горькую пилюлю. Мужайтесь, словом. Но все не так плохо – получите приват-доцента где-нибудь в Европах, с вашим-то багажом исследований.
2
Читайте об этом в романе Ю. Нелидовой «Дело о бюловском звере» (Издательство «ЭКСМО»).
Иноземцев продолжал сверлить взглядом очертания здания Царскосельского вокзала в окне напротив, но при последних словах глянул на заведующего обиженно исподлобья. Погонят, значит, в три шеи погонят. Сначала в сумасшедшем доме продержали, а теперь – пальцем на дверь. Не питал Иван Несторович никаких иллюзий насчет печального будущего своего. Да хоть на расстрел, завтра же, плевать! А сам продолжал с наслаждением представлять, какое небо Петербурга красивое, должно быть, сквозь толщу воды в реке по весне. К Зимней канавке идти надобно, там его никто искать не будет…
Но ошибся Иван Несторович. Троянов, оказывается, явился не только дабы утешить разнесчастную жертву неудачного полицейского сыска, а по просьбе главы больничного дела столицы, председателя Общества русских врачей – профессора Сергея Петровича Боткина. Тот просил осторожно и ненавязчиво пригласить Иноземцева к беседе сегодняшним же вечером.
Главу больничного дела по вопросу Иноземцева полицейские чиновники всего измучили. До того квартира ординатора и его рабочий стол в Обуховской больнице были подвергнуты тщательнейшему обыску. Записи доктора, пробирки, стекляшки, травяные заготовки – все старательно упаковали в ящики и свезли Боткину – де разбирайтесь, господин ученый, чем был занят главный подозреваемый. С ящиками сими и Троянову пришлось повозиться, и весьма скептически настроенному полицейскому врачу – Дункану, который, однако, лишь изредка наведывался узнать, как продвигается дело, и равнодушно выслушивал отчет ученых. Те же после нескольких недель изучения улик, после телефонного разговора с главным врачом психиатрической больницы Святого Николая Чудотворца, господином Чечоттом, пришли к выводу – несмотря на то что доктор Иноземцев страдал нервными расстройствами, тем не менее вел он весьма полезные исследования в области микробиологии и иммунологии, изучал споры, палочки и возбудители многих весьма распространенных заболеваний. К стекляшкам со штаммами была приложена целая стопка анализов больных, аккуратнейшим образом подшитая к одной из толстенных тетрадей, сплошь исписанной нервным почерком. Было бы весьма печально, ежели такая работа канула в Лету. А ну какое открытие сделано было в микробиологии или эти наблюдения позже путь проложат к возможным открытиям?