Тайна Желтой комнаты

Леру Гастон

И ниже: «23 октября».

Во второй раз бессмысленность этих слов поразила меня, и во второй раз я увидел, какое потрясающее впечатление они произвели на Дарзака. Прежде всего он глянул в сторону дядюшки Жака, но старик ничего не заметил, так как был чем-то занят у окна. Тогда Дарзак открыл свой бумажник и дрожащими пальцами спрятал туда драгоценный клочок бумаги.

— О боже! — со вздохом произнес он.

В это время Рультабиль заглянул в камин, вернее, он внимательно рассматривал дымовую трубу, которая,

постепенно сужаясь в пятидесяти сантиметрах, над головой закрывалась вмазанной в кирпичи чугунной доской. Через доску проходили три трубы по пятнадцать сантиметров в диаметре каждая.

— Да, здесь пройти невозможно, — подвел итог своих наблюдений Рультабиль, — можно и не пытаться, все это сооружение немедленно рухнет на землю. Нет, искать надо не здесь.

Затем мой друг принялся осматривать мебель, открывать и закрывать дверцы шкафов. Потом наступила очередь окон. И их Рультабиль счел непроходимыми и «непройденными».

Все это время дядюшка Жак насмешливо поглядывал из окна на улицу.

— Что там случилось? — поинтересовался Рультабиль.

— Да вот, — ответил старик, — удивляюсь я на этого умника из полиции, который все время бродит вокруг пруда. И он не увидит больше других!

— Вы не знаете Фредерика Ларсана, дядюшка Жак, — сказал журналист, меланхолично покачав головой, — иначе бы вы этого не говорили. Если кто-нибудь здесь и сможет найти убийцу, так это будет именно он, поверьте мне.

— До того как его найдут, хорошо бы узнать, как его потеряли, — проворчал старый упрямец.

И вот мы снова у дверей Желтой комнаты.

— Здесь-то все и произошло! — торжественно произнес Рультабиль тоном, который при других обстоятельствах мог бы показаться смешным.

VII. ГЛАВА, в которой Рультабиль отправляется под кровать

Рультабиль отворил дверь Желтой комнаты и остановился на пороге.

— О! Аромат Дамы в черном, — произнес он в волнении, причину которого я понял значительно позже.

Комната была погружена в темноту. Дядюшка Жак собрался уже открыть ставни, но Рультабиль остановил его.

— Драма произошла в полной темноте?

— Нет, молодой человек, не думаю. Барышня держала на столе ночник, и я зажигал его по ночам, перед тем как она ложилась спать. Я был как бы ее горничной, когда приходил вечер. Настоящая горничная появлялась только утром, а барышня работала допоздна.

— А где находился стол, на котором стоял ночник? Далеко от кровати?

— Довольно далеко.

— Вы можете сейчас зажечь этот ночник?

— Когда стол опрокинулся, ночник разбился, и масло разлилось. Все осталось в том же положении, как и было, мне нужно только открыть ставни, и вы это увидите.

— Подождите!

Рультабиль вернулся в лабораторию, чтобы закрыть дверь вестибюля и ставни окон. Когда мы оказались в полной темноте, он зажег свечу, передал ее дядюшке Жаку и попросил его встать посреди Желтой комнаты на том же месте, где в ночь преступления горел ночник.

Дядюшка

Жак в носках (обычно он оставлял свои деревянные башмаки в вестибюле) вошел в Желтую комнату, и при дрожащем пламени свечи мы смогли различить неясные контуры перевернутой мебели, кровать в углу напротив и настенное зеркало, висевшее слева подле кровати.

— Достаточно, — сказал Рультабиль, — можете открывать ставни.

— Только ничего не трогайте, — попросил дядюшка Жак, — не следует ничего менять. — Это просьба судебного следователя, хотя он уже и сделал свое дело.

Славный старик открыл окно, и дневной свет проник в комнату, осветив мрачный беспорядок.

Пол, в отличие от вестибюля и лаборатории, был деревянный. Его покрывала желтая циновка, занимавшая почти всю комнату и заходившая под кровать и туалетный столик, единственные предметы, которые остались на месте. По циновке расплылось большое кровавое пятно — след от ужасной раны на лбу мадемуазель Станжерсон, кроме того, повсюду виднелись капельки крови, сопровождавшие грязные следы огромных ступней преступника. Происхождение этих капелек объяснялось, вероятно, раной человека, который оставил на стене кровавый отпечаток своей руки. На стене имелись и другие следы этой руки, но значительно менее четкие.

— Посмотрите, — не удержался я от невольного возгласа, — посмотрите на эту кровь на стене. Было темно, и человек, вероятно, полагал, что открывает дверь, надавливая на стену. Он полагал, что толкает именно дверь, потому и нажал так сильно. Этот след на желтых обоях просто готовое обвинение. На свете немного найдется подобных рук, она большая и сильная, а пальцы почти одинаковой длины. Большой палец отсутствует вовсе, и если мы проследим за движением руки, то увидим, как после стены она ощупью ищет дверь, находит ее, ищет ручку…

— Конечно, — насмешливо перебил меня Рультабиль, — удивительно только, почему ни на задвижке, ни на ручке нет ни капли крови.

— Что и доказывает, — ответил я с присущим мне здравым смыслом, которым всегда необычайно гордился, — что замок и засов он, конечно, открыл левой рукой. И это вполне естественно, так как правая рука была ранена и…

— Он ничего не открывал, — воскликнул дядюшка Жак, — мы же не сумасшедшие! И нас было четверо, когда мы выломали дверь!

— Какая все-таки странная рука, — начал я снова, — посмотрите на эту руку.

— Успокойтесь, Сэнклер, — перебил меня Рультабиль, — это самая обыкновенная рука, просто рисунок ее изменен, так как она скользнула по стене. Человек как бы вытер раненую руку о стену. Его рост примерно метр восемьдесят сантиметров.

— Почему вы так думаете?

— По высоте отпечатка руки на обоях.

Затем мой друг занялся следом от пули в стене, который имел вид круглого отверстия.

— Пуля вошла прямо, — сказал Рультабиль, — ни сверху, ни снизу.

Он обратил также наше внимание на то, что входное отверстие находилось на несколько сантиметров ниже, чем след на стене, оставленный кровавой рукой.