Тайна Змеиной сопки
Шрифт:
Ожидающее развязки воронье откликнулось гомоном неодобрения.
Припадая на раненую ногу, малец отскочил в сторону и набычился, готовый к отпору.
– Вот так, дурашка, и держись! Чувствую, оклемаешься. Только на зубы никому не попадайся! – с подчеркнутой бодростью сказал дед Агей и поторопил ребят. Дорога им предстояла не близкая.
Еще раз ребята остановились, услышав, как мекнул им в спины изюбренок. Бросили по камню в сухую корчу, переполошив черную свиту.
– Идем, идем! На ногах они его не возьмут. А тайга рядом. Постоит и утопает, – обнадежил
Танцующий трактор
Ребята брели по дороге и закатное солнце золотило их спины. Редкие машины обгоняли троих, гудели, прижимая их к обочине. Гудели от усталости ноги.
В низинах уже густел сумрак, когда сзади из-за поворота вынырнул дребезжащий на всю округу колесный трактор.
– Кока-Коля! – обрадовано известил Орка, хоть и так все признали водителя. Загалдели разом, выбежав на проезжую часть. Мотор заглох, но трактор проехал мимо ребят дальше, постанывая и покрякивая, пока не осел в глубоком ухабе. Из кабины высунулась патлатая голова.
– Тормоза что ль ослабли? – полюбопытствовал Сашка.
– А-а, – обойдется. – сплюнув, ответила голова.
– Ну, ты даешь!.. Подвези.
Не прошло и минуты, как в кабину, рассчитанную на водителя, втиснулись все. Осталось Кока-Коле лишь полсиденья. Изогнувшись, как гвоздь, он смачно пообещал:
– Ну, держись, оторва! Прокачу с ветерком!
Трактор гыркнул и рванул из ухаба вверх, к небу. Пассажиры вякнули, уплотнившись.
– Р-раздайся, народ, самоходка прет! – забазлал дурным голосом Кока-Коля.
Безотказный парень Никола Пимокатов. С таким не пропадешь. Долговязый, худющий, словно никогда досыта не ел. В пошлом году уехал в училище механизации, а в этом уже вернулся на практику. Подсунули ему в подсобном хозяйстве списанную развалюху – колесную «Беларусь»: пусть поупражняется в сборке да разборке. А он подшаманил и погнал колымагу всем на удивление. С визгом, скрипом, но погнал, сияя белозубой улыбкой: «Работу давай, начальник!»
До нынешней весны был Пимокатов просто Колей, пока не приехал на побывку в нейлоновой куртке с броской надписью: «СОСА-СOLA». И раньше, бывало, любил он напяливать на себя крикливую одежонку, привезенную братом из загранплавания. Но обходилось без прозвища. А тут словно сам подсказал: Кока-Коля.
Проселочная дорога дремать не давала – подкидывала ребят на ухабах то в приоткрытую дверцу кабины, то под крышу, то на рычаги. Покрикивали на Кока-Колю, чтобы легче газовал, но не слишком сердито – все же не в автобусе едут.
Вот уже дохнуло запахом гниющей на берегу морской капусты. Приветливо замигала впереди цепочка огней. Еще одна загогулина дороги – и дома.
– Ну и друндулетина у тебя! – перекричал хырчание мотора Сашка.
– Экстра-класс! – довольно отозвался Кока-Коля. Если б посветлее было, я б щас прямиком лупанул, по перелеску.
– Как это? – вывернув шею из-под рычага, спросил Тимоха.
– Да ездил уже. Только осинки – щелк, щелк! Как спички отлетают. Танк – не машина! – похвастал Кока-Коля. Одно слово – самоходка.
Никто
– А если еще раз поедешь по перелеску напрямик – пеняй на себя.
– Еще чего?! – изумился Кока-Коля. Ты, что ли, запретишь?.. Да я ж тебя одним пальцем…
– И меня? – прищурясь, спросил Сашка.
– И меня? – подперев Тимоху плечом, выпалил Орка.
Кока-Коля обвел растерянным взглядом всех троих:
– Ну, салаги, отблагодарили, ниче не скажешь! Чтоб я еще когда…
Взревел мотор, заглушив ругань. Вздыбившись на задних колесах, как дикий мустанг, трактор рванулся вперед и с грохотом исчез за домами.
Домой Тимоха возвращался с опаской. Наверняка отец начнет расспрашивать: где был да почему вернулся так поздно? Правду ему не скажешь. А что соврать?.. Шпиона выслеживали?.. Ха!.. Искали с Сашкой Пеструху?.. А отец пойдет в магазин, да между прочим и спросит… Вот ведь заковыка! Едва кончили учиться, а голова совсем обленилась – думать не хочет.
Издавна усвоил Тимоха: если заваривается драка, лучше бить первым; если назревает неприятный разговор – надежней всего упредить его другим вопросом. Вот только о чем?..
Тимоха шагнул через порог, и первое, что приметил – подсвеченный теплым сиянием торшера, букет обещал праздник. В который уже раз обещал…
Тимоха прошлепал по кухне и брякнул:
– Она не придет.
Оторопело подняв голову, отец потребовал объяснений.
– Если б хотела, давно бы уже вернулась к нам.
Голос отца сделался глух и хрипловат, как у деда Агея при виде Ноготка.
– Не говори так больше. Очень прошу… Пожалуй, объясню, почему… Ты знаешь, кому на свете живется хуже всех?
– Самому нищему?
– Нет, Тим. Если у нищего нет ни гроша, но есть надежда получить кусок хлеба, он перебьется, переколотится. Хуже всех на свете тому, у кого не осталось надежды. Если не во что верить и некого ждать, жизнь теряет свой смысл. Зачем тогда жить? Понимаешь?
– Понимаю, – прошелестел губами Тимоха, осознав, что разбередил в отце самую потаенную боль. Он и сам привык тосковать по матери молча, не выказывая своих чувств, пытался даже представить, что ее на свете не стало. Но мать все равно являлась в снах, ласковая и заботливая. И он прощал ей все-все, даже упорство, с которым мама не давала знать о себе столь долго.
Он подошел к отцу и обнял покатую спину, хоть и считал девчоночьими подобные нежности. Как-то само собой это получилось. И отец крепко-крепко прижал Тимоху к себе, будто оберегая от напасти. Тельняшка отца сладко пахла соляркой и йодистой терпкостью моря, неожиданно напомнив о том, как Тимоха едва не остался сиротой.
Три года назад, когда отец плавал на рыболовном сейнере, ночью он вышел на палубу и шальная волна смыла его за борт. Случилось это в нескольких милях от острова Итуруп. Как рассказывал отец, сначала он растерялся, но не помнит сам, как скинул резиновые сапоги.