Тайна Золотой долины [Издание 1958 г.]
Шрифт:
— Мы, пожалуй, уже на целый танк набрали, — сказал Димка.
— Лучше на самолёт, — предложил Лёвка.
— Эх ты! Из чего самолёты делаются, не знаешь! Они же из алюминия делаются.
— Тогда давайте алюминий собирать. У нас дома есть две алюминиевые ложки, да у соседки на кухне кастрюля стоит.
— А у нас, — говорит Димка, — тоже ложки есть, да ещё миска, да другая миска, поменьше.
— А у нас, кружка есть и тоже миска.
Пособирали мы всё это — совсем немного получилось, даже на одно крыло и то мало.
Тут матери наши хватились, а посуды нет. И начали они с нас кожу тянуть, пока мы не принесли их добро, все эти ложки
Это что, сознательность?
Но и это ещё ничего. Мы бы этого алюминия, может, на целую эскадрилью натаскали, да пришла пионервожатая и отчитала маму за то, что я целую неделю на уроках не был.
— Вы понимаете, — говорит, — какая это четверть? Это самая решающая четверть. Экзамены на носу, а у вашего сына (это у меня — В. М. [1] ) только по русскому языку пятёрка, а по остальным предметам — сплошные двойки.
1
В. М. — это значит Василий Молокоедов, то есть я, или, как говорят писатели, автор этих строк. Так что вы не удивляйтесь, если и дальше вам будет встречаться «В. М.». Это я примечания делаю. Чтобы на другого не подумали, вот я и ставлю В. М.
И пошла, и пошла!.. Забыла, наверно, как сама же решающей назвала третью четверть. А теперь у неё уже четвёртая решающей стала. Так бы сразу и сказала! Мы бы тогда знали, что в третьей четверти уроки пропускать можно, а в четвёртой надо нажать. Сама же наговорила, и сама же во всём обвинила нас.
После этого всем нам дома была проборка, и мама взяла с меня честное пионерское, что я завтра же пойду в школу и начну хорошо учиться. Я не хотел слова давать, потому что знал — всё равно уж теперь двоек не исправишь. Но она пригрозила написать обо всём папе на фронт, и пришлось слово дать.
Утром мама ушла на работу, а я стал собираться в школу, но тут заявились Димка с Лёвкой.
— Идёшь, значит, выполнять долг, товарищ Молокоедов? — ехидно спросил Димка.
Я очень не люблю, когда меня по фамилии называют. Потому что, какая же это фамилия — Молокоедов! Можно подумать, что я молоком только и питаюсь, а я из-за этой фамилии даже смотреть на него не могу. Вот почему после этих Димкиных слов я рассердился на него и даже хотел дать ему в морду. [2]
2
У писателей не принято говорить «в морду». Они пишут «в лицо». И наш литератор Павел Матвеевич считает, правильнее будет писать «в лицо». Но мне кажется, что по отношению к Димке «в морду» лучше получается. — В. М.
— Пойду в школу, а ты что, запретишь?
— Ну, иди, иди, — сказал опять с ехидцей Димка. — Да, смотри, на пятёрки отвечай, может, Красной Армии от этого всё-таки полегче станет…
Вот тип! А мама ещё называет его ангелочком. Но я думаю, что это она делает по старой привычке: в детстве Димка был красивый, пухленький, с вьющимися светлыми волосами и голубыми глазами — настоящий ангелочек. Но теперь от ангельского вида у него остались только вьющиеся пепельные волосы. Ангелочек
— Пойдём, Гомзин! — сказал он Лёвке. — Молокоедов только на словах силён. Ему лишь бы за мамкину юбку держаться да молочко потягивать из соски.
Лёвка ничего не ответил, наклонился и молчит. Димка рассердился, хлопнул дверью — и ушёл. Тогда Лёвка голову поднял, уши большие, как у телка, оттопырил и уставился на меня. А у самого в глазах слёзы.
— Не ходи, Вася, в школу, ладно?
— Это ещё почему?
— Если пойдёшь, меня мамка надерёт. Она вон какая сердитая стала. Как включит утром радио, услышит, что опять наши город сдали, так сама не своя становится — лучше под руку не попадайся.
— Ну, а если я не пойду, тебе легче будет?
— Она увидит, что ты тоже дома, и не так драть будет. Она тебя уважает — всё мне тобой в нос тычет.
Я предложил Лёвке тоже пойти в школу, но он только помотал головой, насупился и снова упёрся взглядом в пол.
— Ты что, Лёвка?
Заглянул ему в лицо, а оно уже мокрое от слёз. Оказалось, Лёвка боится идти в школу. «Опять, говорит, наставят двоек, потому что, пока мы собирали лом на танки и самолёты, в классе программу уже закончили и занялись повторением. А мы знаем, что это за повторение. Это значит — всё время спрашивают и всё время ставят отметки».
Но я всё же решил не нарушать своего слова и отправился в школу один.
От нас до школы всего четыре квартала, но я шёл очень долго. Сначала побыл немного около госпиталя. Против него стояли три санитарные машины, и из них медицинские сёстры выносили раненых красноармейцев. Я помог уложить на носилки несколько раненых, узнал, что их привезли с Волховского фронта, спросил насчёт папы, который сражается на этом же фронте. Но о папе никто ничего сказать не мог.
Около четвёртой школы я тоже немного задержался, потому что увидел во дворе много грузовиков. С них снимали столы, стулья, шкафы, связки бумаг. Все суетились и бегали, но мне всё-таки удалось узнать, что это из Ленинграда эвакуировалось в наш город ещё одно важное учреждение.
«Так наш Острогорск скоро совсем Ленинградом станет», — подумал я и пошёл дальше.
Но тут дорогу мне преградил длинный железнодорожный состав с платформами, укрытыми брезентом. Железнодорожники соблюдали военную тайну. Но я всё равно знал, что это везут танки с завода «Смычка».
Потом я пропустил мимо себя колонну красноармейцев. Они шли все в новых полушубках и, поравнявшись со мной, грянули:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна. Идёт война народная, Священная война.У меня так и побежали мурашки по коже. «Вот, — думаю, — нашли мы время учиться! Такая идёт война, а мы сидим и повторением занимаемся».
На первый урок я опоздал, и хорошо сделал, так как преподаватели в этот день словно сговорились меня спрашивать.
— А, Молокоедов пришёл! — усмехнулась учительница ботаники, как только увидела меня за партой. — Где же ты изволил гулять, голубчик?
И начала гонять меня по всей программе:
— Скажи, что такое копытень? А сколько лепестков в цветке у яблони? А какие бывают тенелюбивые растения?