Тайник вора
Шрифт:
– Имя? – улыбнулся Дохлый. – Имя у него было что надо. Владиславом его звали, а фамилия – Тайфун.
– Вот это да! – присвистнул Матерый. – Вот это имечко!
– Все очень просто. Валет на Сахалине родился. Ни отца, ни матери не знал. Шалава какая-то тайком родила и на крылечко детдома подбросила. Ни имени не обозначила, ни фамилии. А в те дни на Тихом океане тайфун нешуточный разыгрался, вот и решил директор детдома, куда Валета определили, фамилию ему в честь того самого тайфуна дать. Так и появился на свет вор Владислав Тайфун по кличке Валет.
– А тебя как величать?
– Меня? – Дохлый нахмурился. – Меня родители Сергеем
– А я Николай Волков. – Матерый поднялся и протянул руку Дохлому.
Тот посмотрел Николаю в глаза, и руки их сплелись в крепком, по-настоящему мужском рукопожатии.
Улыбка заиграла на лицах, и оба вдруг рассмеялись, оттого что на душе стало легко и свободно. И, не существовало в эту минуту вокруг ни высоких заборов, обнесенных колючей проволокой, ни сторожевых вышек, ни злых овчарок…
– Слушай, а почему у тебя такое погоняло странное – Дохлый? – Матерый вновь присел на край бетонной плиты.
– Да это у меня после первой ходки. Я тогда худым был, аж светился весь, хотя еще и не кашлял. Говорят, конституция тела у меня такая, по-народному, не в коня корм. Как сейчас помню, привел меня дубак в камеру, открыл дверь и говорит: принимай, братва, дохлого. С тех пор с такой кликухой и живу. Да она мне не мешает. Привык за столько лет то.
– Да, один человек сказал слово, другой всю жизнь обречен маяться. – Николай вспомнив про рассказанную Дохлым историю, задал вопрос, который почему то казался ему особо интересным спросил: – Валет был по всей жизни один? Ни жены, ни детей?
– Я тоже так думал, пока он мне душу свою в один из вечеров наизнанку не вывернул. До сих пор понять не могу, зачем он тогда со мною о жизни своей разговор завел. Столько лет ни слова, а тут на тебе, взял да и выдал всё как есть.
– Может чувствовал, что смерть рядом бродит, потому и захотел исповедаться?
– Я об этом тоже тогда подумал. Семья у него в Воронеже осталась, жена и дочка восьми лет. Ему когда совсем невмоготу становилось, он садился в поезд и катил к ним только лишь для того, чтобы издали на родных посмотреть. Представляешь, несколько дней подряд до темноты у их дома простаивал, пока свет в окнах не погаснет, и ни разу не зашёл. Утром денег по почте отправит и опять, айда, куда глаза глядят. Люблю я их, говорит, всем сердцем люблю, по-настоящему, по-человечески, а не живу потому, что, кроме мимолетных радостей да долгих ожиданий, дать ничего не могу. Я ведь ветер – сегодня здесь, завтра там. И деньги мне только для того и нужны, чтобы на жизнь красивую полюбоваться. у людей взял, к людям и вернутся. Так что, Дохлый, если со мною что приключится, семье моей помочь обязан будешь, и не тайком, а по-людски, с цветами и подарками. Про любовь мою расскажешь, всё до последнего словечка. Не выполнишь, я тебя на том свете найду. Найду и спрошу по всей строгости.
Поклялся я тогда, что сделаю всё, как просит, но, видно, не суждено мне выполнить обещанное. Потому и попросил тебя прийти на эту встречу. Хочу, чтобы ты на плечи свои взял обязанность перед Валетовой семьей и перед тёткой моей. Не забудь, ты мне уже в этом поклялся.
– Я думаю…
– Подожди, я еще не закончил, – перебил Дохлый. – Я тебе адресок дам и схему подвала нарисую, где бабки закопаны. Миллионы из тайника изымешь и можешь распоряжаться как хочешь, но сначала ты должен будешь найти могилу Валета и памятник на том месте другу моему приличный установить. Где его семья живет и тётка моя, я тебе
– Чего ты себя хоронишь? Тебе еще жить да жить. Срок отмотаешь, выйдешь на свободу, и всё наладится само собой. Деньги есть, здоровье за границей поправишь и будешь жить, как все люди. Семьёй обзаведёшься, дачу купишь, еще меня в гости позовёшь… – Николай осекся.
Дохлый смотрел широко раскрытыми глазами куда-то далеко, при этом слёзы, словно два ручья – обида и страданье, текли по щекам.
– Ты, Матерый, на меня внимания не обращай, это я так, из-за нервов. Раньше от меня слез хрен дождёшься, теперь, как видишь, слабым стал. Раскис, как баба.
– Да ладно. Я что? Я ничего… Ты только сильно-то не переживай.
– А я и не переживаю. Всё, что можно пережил на тысячу раз. Просто ты сказал то, о чём я все это время думал, то, что мне помогло выжить в этом аду.
Дохлый сплюнул.
–
Ладно, хватит душу рвать, давай ближе к делу. Заныкав деньги, вернулся в хату. Надубасился водки до отказа, утром, чуть оклемавшись, вылез на свет божий.
Иду по улице, и так мне вдруг хорошо стало, что ни от кого прятаться и убегать не надо, шагай себе куда хочу. Зашел в первое попавшееся кафе, съел мороженое. На скамейке в сквере посидел, на мамашек молодых с детьми полюбовался. Два раза мимо районного отдела милиции прошелся, всё думал, что сейчас меня схватят.
Нет, ты знаешь, даже никто не оглянулся. У меня от этого настроение еще больше поднялось и даже интересно стало.
– И где взяли?
На вокзале. Я туда пешим ходом через весь Питер пёрся. Захотелось сесть в первый попавшийся вагон и катить, катить всю жизнь… На перроне, мне ласты и завернули.
Когда брали, казалось, что вся мусорня сбежалась. Крик, шум, гам, будто взвод террористов арестовывают. На асфальт, положили и давай стволами в спину тыкать. Орут: «Сопротивление бесполезно», а я и не думал сопротивляться. Да и чем? Самое обидное было то, что каждый из этих козлов норовил мне в харю сапогом заехать. Всё, думаю, забьют до смерти, но тут, на мое счастье, какой-то полковник прибыл. Меня под белы рученьки и как собаку в ментовский «уазик».
И начались в моей жизни самые страшные и самые длинные, месяцы. Сначала долго били, почти каждый день. Я уже и боль чувствовать перестал, а они меня все по почкам да по почкам.
Издеваются надо мной мусора, а я улыбаюсь в ответ и, как дурачок, хохочу. От одной только мысли, что я мешок баксов спрятать успел, меня смех разбирал. Зубы сожму, чтобы не орать от боли, и шепчу сам себе: бейте, бейте, суки позорные, я срок отмотаю и на свободу выйду, буду в деньгах купаться и жизнью наслаждаться, а вы как были голодранцами, так ими и останетесь.
Только, на допросах, начал осознавать, насколько я богат и какая жизнь ждёт меня впереди. Представляешь, народ в камере гусей гоняет, а я сплю как убитый, и сны мне сняться красивые и сказочные.
Дальше менты совсем озверели. Засунули меня в одиночку и давай по ночам на допросы таскать. Лампу на морду направят и твердят, как попугаи, одно и то же: где деньги, где деньги? Как будто со мной больше и поговорить не о чем. Потом решили попробовать уговорами расколоть. Так они, бедные, старались, что мне их даже жалко стало. А когда увидели, что и это не помогает, давай запугивать. Вот здесь развернулись на полную катушку, такие речи задвигали, что от слов тех у меня сердце замирало.