Тайник
Шрифт:
Тогда он выбрал «Нью-Йорк тайме» и напечатал в окошке поиска «Питер де Хоох». Когда это ничего не дало — «Санта-Барбара». Но когда и это не принесло никаких результатов, он начал сомневаться в правильности теории, которая возникла у него, когда он впервые услышал о существовании фирмы «Валера и сын» в Джексон Хайте, Нью-Йорк, и окрепла, когда он узнал о том, чем занимается эта компания.
В запасе оставался только один вариант, «Лос-Анджелес тайме», к чьим архивам он и обратился. Как и прежде, он ограничил интересовавший его период последними двенадцатью месяцами и ввел имя
Он выбрал первую и стал ждать, когда компьютер ее загрузит. Сначала на экране появился заголовок: «Воспоминания одного отца».
Сент-Джеймс проглядел статью. Отдельные фразы так и бросались ему в глаза, словно набранные более крупным шрифтом. И только наткнувшись на слова «награжденного ветерана Второй мировой войны», он начал читать внимательно. Речь шла о проведенной давным-давно, но до тех пор неслыханной операции по пересадке сердца, легких и почек, которая имела место в госпитале «Санта-Клара» города Санта-Ана. Пациентом был пятнадцатилетний мальчик по имени Джерри Фергюсон. Его отец Стюарт и был тем самым награжденным ветераном, о котором шла речь в статье.
Продавец автомобилей Стюарт Фергюсон — такова была его профессия — очевидно, провел остаток своих дней, изыскивая способ расплатиться с клиникой, в которой спасли жизнь его сыну. «Санта-Клара», благотворительная больница, основным принципом которой было не отказывать тем, кто нуждался в помощи, не требовала оплаты счета за лечение, составлявшего более двухсот тысяч долларов. Рядовой продавец автомобилей, обремененный четырьмя детьми, не мог и надеяться скопить такую сумму, поэтому перед смертью Стюарт Фергюсон завещал больнице единственную потенциально ценную вещь, которой владел, — картину.
«Мы и понятия не имели… — цитировало издание слова его вдовы. — Стю точно ничего не знал… Он говорил, что получил ее во время войны… Как сувенир… Вот все, что я о ней знаю».
«Я думал, что это просто старая картина, — дал свой комментарий Джерри Фергюсон после того, как полотно было оценено специалистом из музея Гетти, — Она висела у папы и мамы в спальне. И знаете, мне она никогда особенно не нравилась».
Итак, похоже было, что восхищенные сестры милосердия, чья клиника существовала буквально на медные деньги, неустанно собираемые ими в виде пожертвований, вдруг унаследовали бесценное произведение искусства. Историю сопровождала фотография, на который повзрослевший Джерри Фергюсон и его мать были запечатлены в момент передачи картины «Святая Варвара» Питера де Хооха сестре Монике Кейси, чей кислый вид объяснялся, вероятно, тем, что тогда она и понятия не имела, какой ценности касаются ее благочестивые руки.
Когда позднее мать и сына спросили, не жалеют ли они о том, что пришлось расстаться со столь ценной вещью, то женщина сказала: «Мы удивились, узнав, что такая дорогая вещь так долго хранилась в нашем доме». Ответ сына звучал достойно: «Отец хотел, чтобы так было, и мне этого достаточно». Сестра Кейси, в свою очередь, заявила, что их «сердца трепещут от благодарности»
«Видно, место оказалось недостаточно надежным», — подумал Сент-Джеймс. С этого все и началось.
Он щелкнул на продолжение истории и нисколько не удивился, узнав, какой оборот приняли события в Санта- Ане, Калифорния.
Быстро пролистав их — для того чтобы проследить путь «Святой Варвары» Питера де Хооха из больницы «Санта-Клара» в дом Ги Бруара, много времени не потребовалось, — он распечатал то, что было ему нужно.
Потом соединил распечатки скрепкой. И поднялся наверх обдумывать свой следующий шаг.
Дебора заваривала чай, а Чайна то брала трубку телефона, то снова опускала ее на место, иногда набрав несколько цифр, а иногда не дойдя и до этого. На обратном пути в дом королевы Маргарет она приняла решение позвонить матери. Должна же та узнать, что происходит с Чероки, сказала Чайна. Но когда настал момент истины, как она его называла, ей не хватало сил исполнить задуманное. Она набирала код международной связи. Набирала единицу для звонка в США. И даже код округа Ориндж в Калифорнии. Но на этом у нее сдавали нервы.
Пока Дебора отмеряла заварку, Чайна объяснила причину своих колебаний. Оказалось, всему виной детское суеверие.
— Я все боюсь сглазить его своим звонком.
Дебора вспомнила, что уже слышала такое от нее раньше. Не говори, что фотосессия или экзамен пройдут нормально, а то провалишься, потому что сама себя сглазишь. Не говори, что ждешь звонка от парня, а то сглазишь и он не позвонит. Не радуйся, когда быстро едешь по одному из огромных калифорнийских шоссе, а то сглазишь и через десять минут нарвешься на аварию и пробку в четыре мили длиной. Дебора называла такое извращенное мышление законом Чайналенда и, живя с Чайной в Санта-Барбаре, сама привыкла следить за своим языком, чтобы ненароком чего-нибудь не сглазить.
— А что еще ты можешь сглазить? — спросила она.
— Сама не знаю. Просто чувство такое. Как будто я позвоню ей и расскажу, что случилось, а она приедет и все сразу станет еще хуже.
— Но ведь это же нарушение основного закона Чайналенда, — заметила Дебора. — По крайней мере, как я его помню.
И она включила электрический чайник. Услышав от Деборы это давно забытое слово, Чайна улыбнулась, точно помимо своей воли.
— Почему? — спросила она.
— Ну, насколько я помню порядок вещей в Чайналенде, если хочешь попасть в мишень, целься в другую сторону. Не позволяй судьбе догадаться о том, что ты задумала, а не то она тотчас вмешается и все испортит. Выбирай обходные пути. Подкрадывайся к цели незаметно.
— Бросайся на мерзавку стремглав, — добавила Чайна.
— Вот именно. — Дебора достала из шкафа кружки. — Поэтому в данном случае мне кажется, что тебе необходимо позвонить матери. У тебя просто нет выбора. Если ты позвонишь ей и потребуешь, чтобы она приехала на Гернси…