Тайник
Шрифт:
— О чем это ты? — Грэм тряхнул головой, словно надеясь, что в ней прояснится. — Говоришь, Ги умер? Скажи мне, что ты пошутил, мой мальчик.
К несчастью, отвечал Фрэнк, ему совсем не до шуток. И что самое печальное, по какой-то причине Ги Бруар не побеспокоился заранее о подобной случайности, хотя, зная его, это кажется невероятным. В его завещании нет ни строчки о военном музее, так что планы его строительства придется положить на полку.
Проглотив свой кусок, Грэм дрожащей рукой поднял кружку с забеленным чаем и сказал:
— Знаешь, что они сделали? Мины поставили, вот что. Разрывные. Тридцать пять штук. Фугасы тоже. И ригели. Предупреждающие флажки, конечно, развесили,
— Знаю, папа. Люди должны об этом помнить.
Фрэнку расхотелось доедать пирог. Он отодвинул тарелку на середину стола и развернул свой стул таким образом, чтобы говорить прямо отцу в ухо. Своими действиями он словно предупреждал отца о серьезности своих слов: «Слушай внимательно, папа. Все изменилось, и навсегда».
— Папа, музея не будет. У нас нет денег. Мы надеялись, что за строительство здания заплатит Ги, но в его завещании об этом нет ни слова. Папа, ты меня слышишь, я знаю, и, поверь мне, я очень, очень жалею, что пришлось тебе об этом сказать. Я не хотел тебе говорить, и вообще не планировал говорить тебе о смерти Ги, но когда я услышал его завещание, то понял, что выбора у меня нет. Прости меня.
Про себя он добавил, что ему и правда жаль, хотя это лишь часть его истории.
Рука Грэма так сильно задрожала, когда он попытался поднести чашку к губам, что горячий чай выплеснулся ему на грудь. Фрэнк протянул было руку, чтобы ему помочь, но старик отшатнулся от него, пролив еще больше. Застегнутый на все пуговицы теплый жилет, надетый поверх фланелевой рубашки, уберег его от ожога. Казалось, в тот миг ему важнее было избежать соприкосновения с сыном, чем не облиться чаем.
— Мы с тобой, — пробормотал Грэм с помутившимся взглядом, — мы с тобой строили планы.
Фрэнк даже не предполагал, что ему будет так мучительно больно смотреть, как рушатся оборонительные рубежи его отца. Чувство было сродни тому, подумал он, как если бы Голиаф вдруг рухнул перед ним на колени.
— Пап, я ни за что на свете не причинил бы тебе такую боль. Если бы я знал, как построить твой музей без помощи Ги, я бы это сделал. Но такого способа нет. Строительство слишком дорого стоит. Нам остается только забыть об этой идее.
— Люди должны знать, — запротестовал Грэм Узли, но голос его звучал слабо, и он не думал больше ни о чае, ни о пироге. — Никто не должен забыть.
— Согласен. — Фрэнк ломал голову над тем, как смягчить боль этого удара. — Может быть, со временем мы придумаем, как помочь нашей идее осуществиться.
Плечи Грэма поникли, он обводил кухню взглядом лунатика, который только что очнулся и не поймет, где находится. Руки, что он уронил на колени, судорожно мяли салфетку. Он оттолкнулся от стола и встал, Фрэнк за ним следом, думая, что отец хочет в туалет, или спать, или вернуться в свое кресло в гостиной. Но как только он взял Грэма под локоть, старик уперся. То, что ему было нужно, оказалось на рабочем столе — Фрэнк недавно положил туда рассыпанные газетные страницы, сложив их в должном порядке, так что надпись из двух слов, «Гернси» и «пресс», разделенных жирной чертой, смотрела вверх.
Грэм схватил газету и прижал ее к груди.
— Так тому и быть, — сказал он Фрэнку. — Способ другой, зато результат тот же самый. А это главное.
Фрэнк никак не мог взять в толк, какую связь нашел его отец между крахом их планов и островной газетой. С сомнением в голосе он произнес:
— Газета, конечно, напечатает эту историю. Может, кто-нибудь из тех, кто скрывается тут от
Он не стал добавлять, что в девяносто два года этих лет просто нет в запасе.
— Я сам им позвоню, — ответил Грэм. — Они придут. Они заинтересуются, вот увидишь. Как только узнают, так и прибегут.
Он сделал три неверных шага к телефону и поднял трубку, словно собирался позвонить немедленно.
— Не думаю, что газета сразу опубликует эту статью, папа, — попытался его утихомирить Фрэнк. — Со временем — да. Материал не лишен определенного интереса с гуманитарной точки зрения. Но по-моему, тебе не следует возлагать надежды на…
— Пора, — настаивал Грэм, как будто Фрэнк ничего не говорил. — Я себе обещал. Я сделаю это перед смертью, говорил я себе. Есть те, кто хранил верность, и те, кто изменил. И вот время пришло. Пока я жив.
И он зашелестел газетами, которые лежали на столе рядом со стопкой корреспонденции за несколько дней.
— Куда же запропастился этот справочник? Какой у них номер, парень? Давай позвоним.
Но Фрэнк уже зациклился на тех, кто хранил верность, и тех, кто изменил. Что, собственно, имел в виду его отец? Есть тысячи разных способов хранить верность и изменять, но когда речь заходит о войне и оккупированных территориях, то тут способ может быть только один. Он осторожно начал:
— Папа, по-моему…
«Господи, — подумал он, — как же отговорить его от этого безрассудства?»
— Послушай, так не годится. И потом, еще слишком рано…
— Время уходит, — настаивал Грэм. — Времени почти не осталось. Я дал себе клятву. Я поклялся на их могилах. Они погибли за «ГСОС», и никто не заплатил за их гибель. Ничего, заплатят теперь. Вот так-то.
Он откопал справочник на дне ящика с кухонными полотенцами и столовыми салфетками и, хотя томик был совсем небольшой, крякнул, вытаскивая его на стол. Когда он начал перелистывать страницы, его дыхание стало частым, как у бегуна, приближающегося к концу дистанции.
Фрэнк сделал последнюю попытку остановить его.
— Папа, надо сначала собрать доказательства.
— Не надо нам ничего собирать. Все вот здесь.
И он ткнул себе в висок кривым пальцем, сломанным еще во время войны при неудачной попытке бегства: гестаповцы арестовали всех издателей газеты, которых предал кто-то из своих, кому они доверяли. Двое из четверых умерли в тюрьме. Еще один погиб при попытке бегства. Только Грэм остался цел, хотя и нельзя сказать, что невредим. И навсегда сохранил память о тех троих, погибших за дело свободы по вине предателя, так долго остававшегося неизвестным. Негласное соглашение между островными и английскими политиками не предусматривало расследования преступлений военной поры и наказания за них. Прошлое должно было оставаться прошлым, и, поскольку улик для возбуждения уголовного дела оказалось недостаточно, те, кто ради собственных интересов пожертвовал во время войны чужой жизнью, спокойно жили дальше, не тревожимые призраками прошлого, и увидели то самое будущее, которого по их вине оказались лишены люди куда более достойные. Часть музейного проекта была направлена на то, чтобы исправить эту несправедливость. Музей военного времени без раздела о коллаборационизме не имел никакой ценности для будущего: без него предательство кануло бы в небытие вместе с теми, кто его совершил, и теми, кто от него пострадал. И жители Гернси продолжали бы жить и наслаждаться свободой, ничего не зная о людях, которые заплатили за это жизнью, и нелюдях, навлекших на них такую страшную участь.