ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
В середине ночи вагон умолк, проводник закрылся в своем закуте, а попутчик вышел на станции. Мы были одни. Никого. Не могу забыть этого: за окном ночные перроны, составы, огни, грохот встречных поездов, и мы одни, совершенно одни! И купе полетело в какую-то бездну, и разом отпала тяжесть, давившая нас обоих.
В Москве меня встречала мать.
17
Не только мать, но и московский друг Ваня с невестой стояли на зимнем перроне, отыскивая меня глазами в вагонных окнах, и лишь Таню никто не встречал. Когда состав вплыл под навесы станции, в последний
– Давай простимся здесь, - сказала она, стараясь не придавать своим словам того значения, которое могло бы мне помешать согласиться с нею.
Да, согласиться в том, от чего зависело мое благо, удобство и благополучие.
И я без колебания пожертвовал своим благом.
На платформу я вынес два чемодана, едва справляясь с тяжелым, громоздким, обитым дешевым ситчиком чемоданом Тани, оттягивавшим мне руку так, что одно плечо было ниже другого.
– Познакомьтесь, пожалуйста, это Таня. Мы возвращались в одном купе, - возвестил я москвичам, и до сих пор звучит у меня в ушах мой фальшивый голос.
Конечно, Таню встретили приветливые возгласы и улыбки. Друг выхватил у меня ее чемодан, демонстративно не считаясь с тем, что ему следует беречь руки: все-таки он скрипач, а не носильщик. Мать сделала символический жест, означавший, что она дружески обнимает мою соседку по купе, которая вполне довольна этим скромным местом, отведенным ей в моей жизни, и не претендует на большее. Так же, впрочем, как и я совсем не претендую…
– А это Белла, невеста нашего Ванечки, - сказала мать, подчеркивая, что она и Таню включает в круг людей, небезучастных, как она надеется, к этим подробностям.
Белла слегка раздвинула губы в улыбке, выражавшей все оттенки снисходительности, любезности и скуки.
– А Таня тоже невеста?
– невинно осведомилась она, указывая голосом на невысказанное обстоятельство, мешающее ее желанию услышать положительный ответ на свой вопрос.
Мать приняла это за шутку и мягко улыбнулась, чтобы не утруждать себя ответом.
В подземных коридорах вокзала меня засыпали новостями, казавшимися важными тем, для кого они уже не были новостью, и совершенно не волновавшие того, кто слышал их впервые. Я шел между другом и матерью, а Таня с любезной и ядовитой Беллой чуть впереди, - словно две невесты. Сообщая мне новости, мать говорила то тихо, то громко: тихо для меня и громко – для всех, кто мог ее слышать, в том числе и для Тани.
– У меня к тебе разговор, но только не сейчас, лучше дома… - сказала она тихо, а затем во всеуслышание произнесла: - А тебя ждут билеты в Большой. На «Щелкунчика». Можешь пригласить свою знакомую… гм… или кого-то из друзей. Мать предлагала мне выбор, уже отчасти продиктованный ее выбором.
– К сожалению, я не могу. Я работаю, и у меня поздно кончается смена, - Таня извинялась, что ради нее матери приходится брать такой принужденный тон.
У привокзальной стоянки такси москвичи взглянули на Таню с немым вопросом, выдававшим явное замешательство: нас было пятеро, если считать Таню, а в кабине могли поместиться лишь четверо. Мать от лица нашей четверки спросила (у нее было очаровательное
– Катенька, а вы каким транспортом?
– Меня зовут Таня. Спасибо, я на электричке, - поспешно поблагодарила она, хотя ничего заслуживающего благодарности ей не предлагали.
– Может быть, вам удобнее с нами? – спросила мать голосом человека, сознающего, что его вопрос был задан только из вежливости.
Она ничем не рисковала, поскольку Таня отказалась заранее и теперь лишь повторила:
– Спасибо…я…
– Зачем же вы тогда?.. Вам нужно было сразу… на пригородную платформу! – воскликнула Белла, под видом заботы указывая Тане на то, что ей давно следовало нас покинуть.
– Бедняжка, такой тяжелый чемодан! – подхватила мать, в свою очередь под видом сочувствия Тане удерживая меня от мысли донести ее чемодан до электрички.
Если бы я тогда взял у Тани обитый ситчиком чемодан и, расставшись с компанией москвичей, сел в промерзшую электричку, проводил ее до дома, постоял у крыльца, помолчал, она пригласила бы меня согреться и выпить чаю, я заглянул бы к ней на полчаса и остался навсегда, то мне удалось бы подтянуть мою историю под романтическую. И у меня, наконец, зацепилось бы, зацепилось (только бы гвоздик выдержал!)! Но я так и не двинулся с места. Я лишь кивнул ей на прощание и пробормотал, что позвоню. Какая глупость! Куда я мог ей звонить!
В честь моего благополучного возвращения с юга мать накрыла на стол и достала бутылку вина, давно хранившуюся в доме, где пользовались любым предлогом, чтобы ее не выпить. Сели мы праздновать, а у меня в глазах - мотающийся вагон электрички, обитый ситчиком чемодан на полке... Меня что-то жгло, мучило, и я с тоской озирался, словно искал кого-то глазами.
За столом же царила Белла, чьи жесты, позы, улыбки придавали значительность самым обычным фразам, и она с изощренной вежливостью, в предельно изысканных выражениях просила передать ей соль или горчицу: «Будьте любезны… пожалуйста… не сочтите за труд». Ваня же, напротив, хотя и был не прост, себе на уме, разыгрывал из себя простачка, подстраиваясь под свое незамысловатое имя (Ваня – Таня). При этом он маскировал свои едкие, желчные, рискованные высказывания (естественно, вращавшиеся вокруг темы: выездной – невыездной) наивной и добродушной улыбкой.
Мать смеялась его остротам и без конца повторяла:
– Они чудесная пара, чудесная пара!
Проводя гостей, мы с ней остались вдвоем, и состоялся у нас разговорчик.
– ... да, чудесная, - произнесла мать, нуждаясь в повторении этого слова для того, чтобы высказать мысли, которыми она не могла поделиться в присутствии тех, кого так называла.
– Между прочим, сразу после свадьбы... они...
– Я знаю, знаю. Ваня мне писал.
– Ах, он тебе писал!
– Мать была слегка разочарована тем, что ее лишили права первой сообщить мне новость.
– Но тут возможны сложности, связанные с тем, что сам он... ну, ты понимаешь.
– Моавитянин, - подсказал я самый простой и хорошо известный ей способ придать нужный оттенок ее намеку.
– Ха-ха-ха!
– рассмеялась мать, довольная тем, как мы понимаем друг друга, не называя вещи своими именами.
– Да-да, ты прав. Но все дело в том, что там-то нашего моавитянина примут, а отсюда могут не выпустить, хотя он так мечтает! Мечтает, бедняжка, вырваться, ведь он музыкант! Музыкантов здесь очень хорошо учат, а потом губят. Вот он и не хочет погибнуть, наш Ванечка, поэтому Белла для него счастливая находка!