Тайное общество
Шрифт:
На выходе из арки, солнце слегка ослепило глаза, а потом я увидел свой школьный двор. По пути в школу мама, время от времени, пыталась мне что-то объяснить. Но я абсолютно не понимал смысла её речи из-за ступора, в котором пребывал в тот момент. Так мы пересекли двор и дошли до входа в школу, где мама поздоровалась с какой-то женщиной, которая вышла из школы и прошла мимо нас. Войдя в школу, мы поднялись на второй этаж и пройдя по коридору метров тридцать, зашли в класс.
Весь этот путь я проделал смирно и покорно, не показывая своего недоумения от происходящего. Благо мой мозг был затуманен, и я действовал, скорее, подчиняясь своим рефлексам, чем здравому смыслу. В общем, я просто шел за мамой, которая влекла меня за собой, держа за руку. В свою очередь, как я понял потом, моё отрешенное состояние не вызвало у нее удивления, поскольку она вела меня первый раз в первый класс. А перед выходом из дома я сильно капризничал.
– Здравствуйте дети! – нарочито торжественно произнесла учительница, когда класс наполнился детьми и родителями на три четверти.
– Здр-ра-вс-твуй-те! – прожужжал неровный строй детских голосов. Некоторые родители, машинально и тихо, а другие только шевеля губами и подчиняясь стадному инстинкту, ответили:
– Здравствуйте!
Учительница решила не ждать опаздывающих и начала свою вступительную речь, посвященную первому сентябрю. Её повествование началось с достижений Советского народа на великой стройке коммунизма и немного с борьбы угнетенных народов за свободу и равенство. Я же в это время еще находился в ступоре. При этом, с одной стороны, я реально стал принимать себя за киношного героя, выполняющего специальное задание, который приступил к выполнению этого фантастического задания, но еще не осознавшего полноту всего происходящего. С другой стороны, я был уверен в том, что все это бред, галлюцинация или сон. В последнее время, когда мне снился какой-либо не благоприятный сон, в котором, например, я попадаю в ДТП, я научился прямо во сне заявлять себе о том, что все мне это просто снится, а чтобы избежать этой неприятности, мне нужно, всего на всего, просто проснуться. И я всегда просыпался, испытывая невероятное облегчение. Но, в этот раз эта моя способность не срабатывала, и я продолжал оставаться во сне, то есть в классе. Порой мне казалось, что вот-вот и сейчас, это пройдет, отпустит наконец. Я проснусь! Но ничего не происходило, а учительница между тем завела речь о пользе атеизма. Атеизм тут преподносился как неизбежное благо для общества.
– Глупые люди бегают по полю и кричат: «Бог, дай дождичка, дай дождичка!» – вещала учительница, вскинув руки к потолку и закатив к верху глаза. А дети слушали и смотрели на нее с открытыми ртами.
В моей памяти не отложилось ярких воспоминаний о дне, когда я первый раз пришел в первый класс. Все эти праздники из-за своей однообразности слились в один. Каждый год было одно и то же, даже погода, по-моему, не менялась. Всегда было тепло и солнечно. Единственное, что я запомнил, так это выступление моей первой учительницы, где она с ехидной иронией рассказывала о бегающих по полю людях и просящих дождя. Чаще всего этот эпизод всплывал из глубин моей памяти в лихие девяностые, когда религия вошла в моду не только криминальных авторитетов, но и политиков всех цветов и уровней. И при очередном религиозном откровении какого-либо рвущегося к власти политика, в прошлом активного партийного деятеля и убежденного атеиста, я всегда мог оценить уровень его лицемерия, вспоминая свою первую учительницу и ее фразу: «Бог дай дождичка!».
Это выступление моей первой учительницы, которую, к слову, звали Ниной Павловной, вызвало эффект дежавю. Но образ санитарки в цветастом халате, неожиданно возникший перед глазами, дал понять, что все происходящее, является реальным повтором событий давно минувших лет. Я отчетливо вспомнил больничную палату, где еще находился менее часа назад и моё нелепое обещание, данное той старой женщине с бритвенным станком в руке.
Воспоминания из недалекого прошлого, а теперь можно было с уверенностью сказать: «воспоминания из будущего», помогли мне сбросить оцепенение, позволили руководить своими действиями и давать им отчет. Тем не менее, некоторое время меня преследовало чувство нереальности произошедшего. Происходящее в голове не укладывалось и временами мне казалось, что все это мне снится. Но все же, мне пришлось смириться с таким положением дел. Другого выбора у меня не было, а все мои попытки проснуться от того, что я себя ущипнул, не дали никаких результатов.
Я смирился и стал привыкать к тому, что моё сознание переместилось в семилетнего мальчика, причем в свое же собственное тело. Несомненно, это был я. Маму, свою школу, а затем и учительницу, я узнал сразу. Потом я стал узнавать и одноклассников. Хотя, во взрослой своей жизни, их я уже благополучно забыл, и только старые школьные фотографии могли напомнить мне о том, кто есть, кто.
Чудесным образом я попал в первую половину 80-х годов. Перестройка еще не началась, и люди жили спокойной, размеренной Советской жизнью. Какими же знаниями я обладал в начале 80-х
Должен сообщить, что я родился в маленьком городке западной Украины, которая в Советское время была одним из благодатных мест из всех в СССР, не считая конечно Москвы. Лучше, наверное, было только в Прибалтике. Но это вопрос спорный и может обсуждаться до бесконечности. А своему появлению на западе Украины я обязан родителям моей матери, то есть бабушке и дедушке, которые сразу после Великой отечественной войны, гостили в этом городе у родственников. Дедушка только-только демобилизовался из красной армии. А сестра бабушки была замужем за военным, и имела возможность пригласить их к себе. Кто-то мне рассказывал, что в послевоенной западной Украине даже продуктовых карточек не было. Советская власть, с целью своего становления и в ущерб другим республикам Союза, по максимуму обеспечивала местное население продовольствием. Поэтому за бессмысленное и заведомо обреченное на бесславный провал, но поддерживаемое западом бандеровское движение, расплачивалось всё население СССР. Мои бабушка и дедушка, успевшие испытать на себе голод, холод и послевоенную разруху в Советской России, увидев относительное благополучие на западной Украине, решили воспользоваться возможностью там остаться. Так, потом в этом городе родилась моя мама, а через пару десятков лет, родился и я.
Я ходил в русскоязычную школу и все мои одноклассники, в основном, были детьми военных. Только у нескольких человек из класса, родители не имели никакого отношения к воинской части державшей. А воинская часть, к слову, держала шефство над нашей школой. Я до сих пор не знаю, в чем выражалось это «шефство», но многие почему-то этим даже гордились.
На собрании, которое проходило перед школьной линейкой посвященной первому сентябрю, я по-прежнему невольно сохранял отрешенный и заторможенный вид. Я даже не заметил то, как весь класс переместился на школьный двор и занял свое почетное первое место. Родители стояли позади первоклашек и негромко переговаривались.
– А наш Сережа уже умеет считать до десяти. А как он умеет рисовать! – не скрывая гордость, сообщила одна мама другой.
– А мы целое лето были в деревне у бабушки. – сказала в ответ другая мама, оставив без комментариев достижения Сережи, – Ах, какое там вкусное молоко! Вы бы только его попробовали! А вы ни куда из города не выезжали?
– Нет, не выезжали. Нашего папу в отпуск не отпустили. Все лето провел на службе. А вы слышали, что за лето в городе дети пропали? Два мальчика и одна девочка. – непонятно было, то ли из любопытства, то ли для поддержания разговора, вдруг выдала собеседница. – Наш папа все лето со службы не вылезал, все детей искали. В лесу жил, можно сказать!
– Да, да… Слышала. – прошептала другая «мама». – Весь город об этом гудит. Только пропало не трое детей, а целый пионерский отряд из пионерлагеря.
– На самом деле пропал только один ребенок! – встряла в разговор третья мама. – У моего мужа брат милиционер, так он точно знает. Он мне рассказывал об этом.
Постепенно тема разговора переменилась, и мама Сережи рассказывала уже другой маме о математических успехах сына.
Оркестр играл гимн, а некоторые бабушки и мамы у краткой утирали слезы. Мужчины-папы, многие из которых были в военной форме, улыбались. К слову сказать, в Советское время военные всегда носили форму, в том числе и школьный военрук – майор в отставке. Даже, когда я приходил в гости к своим одноклассникам, то заставал их отцов в смешанной форме одежды. Военная рубашка и трико или майка и брюками с лампасами.
Все линейки нашей школы всегда сопровождал военный оркестр. Никаких хриплых динамиков и фонящих микрофонов. Только оркестр, пионерский горн с барабаном и твердая, уверенная речь директора.
Нас построили в две шеренги, и я стоял во второй из них, за Ленкой Садковской. Она была крупной девчонкой, выше меня на голову, но ее высокий рост не защищал меня от солнца, и я щурился правым глазом от слепящего солнечного света.
Одно из моих многих «Я» требовало, чтобы я начал предпринимать какие-либо действия. Другое «Я» говорило мне о том, что это наваждение скоро пройдет, я проснусь в больничной палате, а потом меня выпишут. Еще одно моё «Я» потирало руки в предвкушении того, какой фурор я устрою, обладая всеми теми знаниями, которые я обрел, дожив до 20-х годов третьего тысячелетия. Но, при всем этом многообразии вариантов моих дальнейших действий, я не спешил принимать сторону какого-либо одного моего «Я», и решил немного подождать и понаблюдать за происходящим вокруг.