Тайнопись

Гиголашвили Михаил

4

Пиво вернуло жизни цвета и звуки, но не до конца и не совсем. Недаром пиво — напиток рабов. Для свободы нужно кое-что покрепче. Но я опять был жив и ждал, что скоро из-за угла покажется будочка, где должен быть коньяк-освободитель… А вчерашняя девушка Цветана была так горяча и нежна… Биологическую совместимость человечья особь чувствует сразу, а на распознавание несовместимости иногда уходят годы, если не вся жизнь. Прожив полсрока в зоне секса, я стал, наконец, понимать, что женщины делятся не на блондинок-брюнеток, толстых-худых, белых — черных, а на моих и не моих: на тех, с кем хотелось бы быть, жить, говорить, и на тех, на кого себя тратить

не стоит. Говорит же народ, что на каждого мужчину Небесным Скупцом выделено две бадьи спермы, поэтому нечего ее на вурдалачек и вампирш расходовать. Болгарка была из моих — для неё не жалко животворного белка. Как бы сейчас выловить Цветану?.. И вообще где молодые ученые?.. Что делают?.. И мы куда? А, главное, какого размера эти бадьи?..

А Ксава бойко постукивал палочкой в толпе, извиняясь на разных языках, посматривая на витрины и что-то шепча. Вслушавшись, я разобрал знакомые мотивы:

— Порядочный человек в первую очередь купит подарок жене, а потом уж о себе позаботится!.. Это так же подло, как обмануть ребенка, украсть хлеб у больного, ударить старика!.. Впрочем, я и сам уже старик… Или полустарик… И всё было глупо с самого начала. Зачем я вообще приехал в Германию?.. Я чрезвычайно уважаю немецкий народ, но что мне тут надо?.. Боже, какая роскошь, какое удивительное колье! И всё это продается?.. Но какие цены!.. Да. Ради чего я вообще приехал?.. Чтобы прочесть доклад на сомнительной конференции, где собрались люди, мало смыслящие в предмете?! Теперь они хотят, чтобы я читал в их университетах лекции, но как я буду переезжать из города в город?.. Как я буду влезать в эти жуткие поезда, по этим адовым ступенькам?.. Я хочу отдыха — и больше ничего!.. Разве это не понятно?.. Да и университетов тут, говорят, штук сто. Это ж курам на смех — как может быть столько? Ну, пять, ну десять, но не сто или двести!.. Когда я им сказал про ступеньки, они отделались шуткой: будем, мол, передавать вас с рук на руки!

— Или из рук в руки? — подлил я масла в огонь. — Как сувенир.

— Вот-вот, как сувенир… Боже, и сувениров я не купил!.. — спохватился он, но тут же замер возле витрины часового магазина: — Сколько часов! Какие разные!.. И все идут! — бормотал он. — И зачем?.. Неужели всё это кто-нибудь покупает?.. Непостижимо! — Потом, хитро посмотрев на меня, спросил: — Вы сегодня должны встретиться с вашей дамой из братской Софии? Рандеву уже обговорено? У вас что-то намечается?.. Или… уже было?..

«Он читает мысли!» — подумал я, ответив:

— Одно другого не исключает, даже дополняет. «Не обязательно, но и не исключено», как сказала одна хитрая девочка по интимному поводу.

— А я слышал до войны от одной дамы еще лучшее признание: «Не всегда хочу, но всегда готова», — подхватил Ксава. — Как вам нравится формулировка?

— В этом и есть сердцевина кошмара жизни, — пробормотал я. — Вот вам и разница: мужчина готов, только если он хочет, а для женщины всё равно: сейчас не хочу — захочу в процессе, аппетит приходит во время акта и никакие диеты тут не помогут… Где тут равенство?.. Между прочим, знаете ли вы, какие эта болгарка расточала комплименты в ваш адрес! — солгал я, решив сделать ему приятное.

— Какие? — застыл он.

— Она говорила, что вы — самый обаятельный и умный мужчина, которого она встречала, что для нее самое важное в мужчине — это глаза, голос и юмор, а это с годами не меняется, что она с удовольствием провела бы в вашем обществе время, — плел я неизвестно что (ничего подобного она не говорила, и даже хихикала по поводу волос, обильно вылезавших из ноздрей академика).

— Что вы! Господь с вами! Что это вы говорите! — бурно всплеснул он руками, уколов палочкой прохожего. — Во-первых, всё меняется — глаза слепнуг, голос сипнет, юмор чахнет, не говоря уже обо всем остальном. Это же Виктор Борисович, кажется, говорил, что процесс старения — это переход головы в задницу, сперва по форме, а потом и по содержанию, — он провел рукой по берету. — У него самого, кстати, эта

фаза началась сразу в молодости, хе-хе… А во-вторых, как я могу?.. Я и так подлец перед женой… А впрочем, поболтать можно… Кстати, на каком языке вы с ней изъясняетесь?.. Разве вы владеете языком солунских братьев?

— Нет. Но она как собачка (или дама с собачкой) всё понимает. Впрочем, и болгарский язык понять можно, если они не частят как полоумные. Болгарский — это приподнятый архаичный русский. Ну, как если бы пьяный дьяк пытался читать лекцию по атеизму. Кстати, знаете шутку про белорусский язык?.. Когда бухой украинец пытается говорить по — русски — выходит белорусский…

Академик пропустил всё это мимо ушей, о чем-то размышляя. Потом сказал полупечально, полувиновато:

— Всё это хорошо, но я ей в деды гожусь, если не в прадеды… Сколько ей лет?

— Какая разница? Лет сорок, — накинул я бедной Цветане, чтоб сделать ему приятное. — С этим всё в порядке. Учтите, что у женщин с годами неразборчивость растет так же круто, как и у мужчин…

— Что-что, не понял? — насторожился он. — Что вы хотите этим сказать?

— Не мне вас учить, что у женщин с годами планка допустимого резко падает. Если в двадцать девушка нафарширована всякими иллюзиями насчет мужчин, секса, жизни вообще, и ведет себя как недотрога, выбиралка и нехочуха, то в сорок-пятьдесят бабам уже прекрасно известно, что к чему и что почем. И терять уже нечего. Знают, что в любом случае мало осталось, надо ловить момент. А древние старухи, наверно, жутко раскаиваются, что не давали всем подряд, кто просил — было бы что вспомнить на склоне половой жизни… И не уверяйте меня, что у вас не было любовниц из ассистенток и секретарш!.. Я ведь ваш аспирант, а студентам и аспирантам всегда всё известно — ведь любовницы вербуются из их же контингента. Кстати, бытует миф, что вам принадлежит поговорка: «Жена — для дома, любовница — для души, а блядь — для тела»?

— Что вы, что вы, боже упаси, я и слов таких никогда не произношу!.. А что это еще такое? — со скрытой усмешкой перевел он разговор, указывая на витрину порно-магазина, где среди вибраторов, мазей, цепей, всяких кожаных корсетов, намордников и поджопников, среди вагин, похожих на мертвые розы, и угрожающе распухших пенисов задорно топорщила замшево-розовую задницу надувная кукла в человеческий рост.

— Это секс-шоп. А там — лайф-шоу.

— Боже, какие слова!.. Слышал бы их покойный Аксаков!..

— Что поделаешь, других нет. Как прикажете переводить? Секс — торжище? Секс-лавка? Или секс живьем? Вживую? Въяве?.. Весь мир говорит так, надо приспосабливаться.

— Но засорять язык? — приникая к витрине, пробормотал академик, с большим интересом разглядывая коробочки, скляночки, кассеты, шарики и кубики, гирлянды презервативов, развешенных на манер новогодних игрушек.

— Да язык никого не спрашивает. Это явление трудно контролируемое, политике особо не подверженное и развивается по принципу необходимости, сами нас учили. А пока свои слова придумаем — иноземные уже и сидят, как бледные спирохеты, и всасываются, и внедряются…

— Насчет политики — это еще как сказать, — усмехнулся он. — Но что вы предлагаете?

— Например, печатать списки иностранных слов и прикладывать к учебникам, чтобы было хотя бы единое написание. И вообще Иоанн был не прав! — заключил я, неожиданно следуя съехавшей в кювет мысли.

— Какой Иоанн?.. Грозный?.. — остолбенело уставился он мне в лоб.

— Нет, тот, который сказал: «В начале было Слово».

— Боже, что вы такое говорите? Как тот Иоанн мог ошибаться?

— А как может быть слово раньше мысли? Ведь без мысли нет слова. Слово — это только оболочка мысли или идеи. Слово без мысли мертво, его нет, это набор звуков. Значит, надо говорить: «В начале была Мысль, и была она у Бога, и Мысль была Бог», — заключил я, отстраняя академика от молодых негров в белых одеждах и золотых браслетах, которые, толкаясь и жестикулируя, слишком оживленно обсуждали экспонаты порно-витрины. — Согласны?