Тайну хранит звезда
Шрифт:
Она безошибочно угадала все это в его глазах, так похожих на глаза отца. Светло-серые, порой со стальным блеском, порой ускользающие в сторону или негодующе посверкивающие. Сейчас ее мальчик негодовал.
– Ты сегодня ночуешь дома, – схватила она сына за рукав куртки.
– Мама, не начинай! – заныл Игорек и потянул из ее руки рукав. При этом он так пыхтел и упирался, что еще немного, и она не удержалась бы на ногах и налетела бы на него. – Мы же договорились, что эту неделю я у папы!
– Та неделя, когда ты у папы, уже прошла, – напомнила Анна
Она теряет! Она и его теряет тоже!!! Она раз уступила, позволив ему пожить у Саши, и все!
– Пошла вторая неделя, ты ночуешь дома. Иначе…
– Иначе что?! – Ему удалось наконец вырваться, он отскочил на безопасное расстояние, с которого она его не достанет. – Иначе что?!
– Иначе ты больше к нему не пойдешь никогда! Я могу это устроить, ты же знаешь.
Она говорила с собственным сыном тихо, властно и надменно. Именно так ей удавалось усмирять самых отъявленных мерзавцев, затаскивающих мерзкий коридорный шепот в класс. Ее некоторые побаивались вполне конкретно.
С сыном ничего не вышло. Он глянул на нее с кривой ухмылкой, вечно уродующей лицо его отца, и выдохнул с неприязнью:
– Ничего ты не сможешь, поняла! И я буду жить там, где захочу! Мне уже двенадцать лет!
– Я помню, что тебе двенадцать лет, – кивнула она коротко и вдела руки в карманы юбки, чтобы, не дай бог, не вцепиться в сына и не начать его трясти от бессилия и злобы. – И что?
– А то! Что, если суд спросит, с кем я хочу жить, я отвечу…
– Су-у-уд? – Она обомлела.
Как все далеко зашло, господи! Ах, Сашка, Сашка! Как ты мог, подонок?! Как мог позволить себе покуситься на последнее, что у нее осталось от их совместного счастья?! Игорек, деточка, маленький смешной кутенок, до шести лет проспавший в маминой кровати. Что он с тобой сделал?! Чем испортил?! Чем купил?! Что внушил?!
– Какой суд, сынок? – выдавила она с трудом, немного справившись с потрясением. – Он что, собрался со мной судиться?! Вы… Вы что, вступили в сговор?! Сыночка… – Горло перехватило, и она всхлипнула. – Ты… Ты тоже предал меня?!
– Мам, не начинай, – промямлил Игорек уже безо всякого выражения, виновато шмыгнул носом и попятился к двери, на ходу надевая шапку и застегивая куртку. – Я еще сегодня дома у папы переночую, а завтра… Завтра точно к тебе, мам.
У папы, значит, дома. А у нее?! Кто она ему? Кто она им всем: бывшему мужу, сыну, извергам, ежедневно наводняющим школу?! Чудовище безликое и заурядное?! Нечто бесформенное? Без души, без сердца, без чувств и желаний? Что… Что они все с ней сделали?!
Анна не помнила, как вышла из школы, как передвигала ноги по раскисшей тропе на пустыре, как вошла в подъезд и поднялась к себе на этаж. Как вошла в квартиру, не помнила тоже. Швырнула сумку с тетрадями на пол, села на маленькую пухлобокую банкетку с обтрепавшимися углами сиденья и замерла с неестественно выпрямленной спиной.
Она никому, вообще никому не нужна. Сначала ее бросил муж. И он не просто ушел к другой женщине – насколько ей известно, он до сих пор один, – он просто
Дай только время. Дай только время…
Анна стащила с себя сапоги, аккуратно повесила плащ на вешалку, подошла с опаской к зеркалу. Всмотрелась. Что в ней не так?! Чем она хуже, к слову, Кольской? Такого же среднего роста, что и она. Грудь больше, чем у нее, талия тоньше, волосы гуще и длиннее. Ноги красивее, это сто процентов. У Кольской коленки острые, мосластые, в противных мелких пупырышках. И на ступнях возле больших пальцев по огромной шишке. А у нее ступня узкая, пальцы аккуратные, никаких намеков на шишки.
– Это оттого, что ты обувь на каблуках высоких презираешь, Аннушка, – хихикнула как-то под градусом ей Софья, математичка, когда они отмечали что-то. – А Настасья-то спит, наверное, в шпильках.
Она бы вот тоже, может, шпильки не снимала, да привычку имела вести урок на ногах. Почти никогда себе не позволяла присаживаться.
Идем дальше…
С фигурой все ясно. Поплывшей в талии Кольской было далеко до ее форм. А что касается лица, то нахлобучь Анна на себя столько макияжа, еще не такой красавицей бы вышла, коей каждое утро являет себя школе Кольская Анастасия Станиславовна.
И вдруг захотелось нарядиться. Блажно, глупо, а захотелось. Надеть-то было что. Сашка раньше немного баловал ее, вывозил в шикарные магазины к праздникам и семейным торжествам, на которые приглашались нужные ему люди. Она послушно готовила по рецептам из Интернета, потом наряжалась, потом так же послушно улыбалась всем, кто присутствовал. Потом, с уходом последнего гостя, наряд снимался, убирался в шкаф и забывался. В школу-то она в этом точно не пойдет. Где разрез глубокий, где вырез, где полспины наружу. Это легкомысленно и неправильно. В школе не должно быть никаких провокаций. За этим следят зорко, особенно сейчас.
Она распахнула шкаф в спальне, порылась в вещах, достала длинное черное платье с разрезом в боку почти до талии и обнаженной левой рукой и плечом. Нашла под него туфли. Надела и снова вернулась к зеркалу. Увиденное по пятибалльной шкале тянуло на четыре с минусом или три с плюсом.
Лицо бледное, грустное. Губы бесцветные, вывернутые скорбной скобочкой. Волосы тусклые, стянутые на затылке в пучок, который Сашка презрительно называл гнездышком. Черта с два из нее получится Золушка, собирающаяся на бал. Платье и туфли ни при чем. Принц, вот кто нужен для торжества момента. А принца-то и нет. Какой был, сбежал. Нового не предвидится. Брюзгливая старшая сестра Золушки она скорее. Та самая, которой не пришелся впору хрустальный башмачок.