Тайны архива графини А.
Шрифт:
По всему дому у меня лежали романы и повести, дневники и письма, и в один прекрасный момент я понял, что не имею никакого права владеть этим богатством единолично и не поделиться им с людьми.
И я решился на невероятный для себя поступок — закончить то, что не удалось в свое время… пора назвать ее имя.
Ее звали Катенькой Арсаньевой. И она родилась в 1830 году…
Вот и все, что мне хотелось сообщить читателю перед тем, как он окунется в события середины прошлого века. Я постарался закончить неоконченные повести, отредактировав и дополнив их с помощью писем и дневников, и в таком виде
Автор и главное действующее лицо этих произведений владела несколькими иностранными языками, и страницы, к моему ужасу, пестрели французскими, английскими и немецкими афоризмами, а порой она просто переходила на один из этих языков. Щадя читателя, я постарался перевести все это на русский, хотя и понимал, что после подобной «операции» из повествования исчез бесподобный аромат прошлого века. Так что не обессудьте.
Все остальное о моей родственнице и о ее жизни вы найдете на этих страницах. Единственное, что мне хотелось бы добавить… Наверное, я должен это сделать, поскольку считаю себя честным человеком, и не хотел бы никого вводить в заблуждение.
Я не всегда уверен, что из событий, описанных моей родственницей, случилось с нею на самом деле, а что она добавила к ним в качестве литературного украшения. Время от времени я буду возникать по мере повествования на страницах этой и последующих книг. Я оставил за собой это право, и прошу меня за это не винить.
Поэтому не прощаюсь.
Александр Арсаньев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ранней весной 1857 года мне исполнилось 27 лет.
Я казалась тогда себе совершенно взрослой, умудренной опытом женщиной, может быть, еще и потому, что прошлой осенью похоронила своего мужа — старшего следователя губернской уголовной полиции, человека во всех отношениях замечательного и горячо мною любимого.
Мы прожили с ним немногим больше четырех лет, и эти годы я вспоминаю как самые счастливые в своей долгой жизни. Может быть, именно поэтому я так и не решилась вступить в брак вторично, хотя мне неоднократно предлагали руку и сердце весьма достойные и безусловно заслуживающие того господа.
Таким образом в свои неполные двадцать шесть лет я оказалась совершенно самостоятельной и достаточно обеспеченной молодой вдовой, тем более что и мои родители к тому времени уже восемь лет как лежали в могиле. Очередная эпидемия холеры 1848 года не пощадила их жизни, сделав меня сиротой в неполные восемнадцать лет.
Холера в те годы была частым гостем в Саратове, и стихи безвременно ушедшего незадолго до описываемых здесь событий из жизни Михаила Лермонтова, с которым моя семья находилась в довольно близком родстве, я помнила наизусть с детских лет:
«Чума явилась в наш предел; Хоть страхом сердце стеснено Из миллиона мертвых тел Мне будет дорого одно».Отец рассказывал мне, что эти строки, будучи еще совсем
Мне в то время было несколько месяцев, но по семейному преданию шестнадцатилетний Мишель носил меня на руках и называл своей будущей невестой.
Не думаю, что это было на самом деле, но иногда и теперь рассказываю об этом своим знакомым, чтобы показать, какая я старая.
Мой отец был человеком просвещенным, закончил Дерптский университет и, как только в Саратове открылась первая женская школа, не замедлил отдать меня в это замечательное заведение при Крестовоздвиженском монастыре, для чего и переехал со всей семьей в губернский центр, хотя до этого мы жили в Саратове только зимой, а большую часть года с ранней весны до поздней осени проводили в своем поместье в Хвалынском уезде.
Таким образом я стала одной из первых в Саратове «школярок», хотя многочисленные наши родственники и не одобряли подобной эмансипации.
Учение давалось мне легко, у моего отца была богатая по тем временам библиотека, и я считалась развитой не по годам.
Кто знает, родись я на пару десятков лет позже, может быть, и пошла бы в науку и стала второй Софьей Ковалевской, но в те годы ничего подобного нельзя было себе и представить. Времена женского просвещения были еще впереди.
Но мое образование позволило мне после смерти родителей не попасть в зависимость от опекунов и родственников, разобраться в финансовых тонкостях ведения хозяйства и вполне успешно контролировать деятельность приказчиков в поместье. Александр Христофорович, мой покойный муж, очень гордился своей «просвещенной женкой» и даже советовался со мной по служебным вопросам. Благодаря этому к моменту его безвременной кончины я неплохо разбиралась в юриспруденции и сыскном деле.
Его многочисленные товарищи по службе — частые гости в нашем доме — еще долгие годы оставались моими хорошими знакомыми и при необходимости оказывали мне по старой памяти некоторые услуги. Но об этом чуть позже…
Итак, история, которую я собираюсь вам поведать, произошла ранней весной 1857 года. Я еще носила траур и не могла смириться со смертью любимого мужа, хотя время уже поработало над моими душевными ранами, и я понемногу стала выходить из дома и даже принимать у себя гостей, большей частью своих замужних подруг и родственниц.
Визиты эти носили преимущественно траурный характер и не столько развлекали меня, сколько бередили еще не зажившие душевные раны, и мне захотелось сменить обстановку и на некоторое время уехать из Саратова. Хотя бы к себе в поместье. Тем более что некоторые хозяйственные вопросы требовали моего там присутствия. Состояние мое, и без того достаточное, благодаря наследству мужа еще более увеличилось, и неожиданно для себя я оказалась одной из самых состоятельных женщин во всей губернии. И многие досужие господа уже задумывались, каким образом побыстрее прибрать к рукам столь лакомый кусочек. И это послужило еще одной причиной моего отъезда. Любая мысль о мужчинах казалась мне в это время кощунственной, да и большинство потенциальных претендентов на мою руку и кошелек не выдерживали никакого сравнения с покойным Александром.