Тайны архива графини А.
Шрифт:
Пока мы сидели за столом и ужинали, я наблюдала за ней и думала: «Неужели и я, сложись моя жизнь иначе, была бы настолько вульгарной, напыщенной самовлюбленной особой? Может быть, провидение подарило мне возможность посмотреть на себя со стороны в ином варианте судьбы?» Но как ни старалась, я не могла поверить, что какие бы то ни было обстоятельства могут превратить меня в подобное существо.
Проведя в ее компании некоторое время, я уже без всякого внутреннего напряжения называла ее Люси, этим полуименем-полукличкой. Прекрасное русское имя Наталья Павловна пристало ей, как корове седло. Может быть, я была к ней пристрастна. Но если это и было моим подобием, то лишь
Прошло, наверное, около полутора часов, и Петр Анатольевич, следуя нашей с ним договоренности, заторопился на встречу с воображаемым приятелем. Свое отсутствие он аргументировал вполне понятным для Люси образом:
— В нашей компании не хватает одного молодого человека, — произнес он многозначительно, и подмигнул нам с Люси с таким лукаво-дурацким видом, что мне стало бы стыдно за него, не знай я того, что это всего лишь игра. Придуманная и исполняемая по моей просьбе.
Позволю себе снова вмешаться в повествование, на сей раз с единственной целью: помочь читателю сориентироваться в реалиях девятнадцатого столетия. То, что Катеньке Арсаньевой казалось верхом вульгарности, не имеет ничего общего с тем, что мы сегодня подразумеваем под этим словом. Не дай Бог, читатель подумает, что Катенька оказалась в компании с портовой шлюхой или кабацкой путаной, выражаясь сегодняшним литературным языком.
Неправильно произнесенная по-французски фраза была в то время вполне достаточным поводом для упрека в вульгарности.
А розовый поясок на зеленой платье — признаком дурного вкуса и пошлости.
Поэтому не забывайте делать поправки на время, читая упреки героини в адрес Люси.
Вот и все, что мне хотелось сообщить вам. Сказал и облегчил душу…
Оставшись с глазу на глаз, мы сразу же почувствовали некоторую неловкость. Петр Анатольевич, по обыкновению, не закрывал рта и обращался то ко мне, то к Люси, благодаря чему возникала иллюзия полноценного общения. И только когда он ушел, стало понятно, что за все это время мы с ней не сказали друг другу и пары слов.
Но я и не собиралась развлекать эту женщину, у меня в отношении нее были совершенно другие планы…
В моем распоряжении было около часа. Поэтому я не стала откладывать дела в долгий ящик.
Заметив, что она собирается мне что-то сказать, я опередила ее намерение и задала свой первый вопрос, который должен был расставить все точки над «i» и определить тональность всего последующего разговора:
— Наталья Павловна, зачем вы убили своего отца?
Сначала мне показалось, что она не расслышала моего вопроса, потому что никакой реакции, во всяком случае — внешней, за ним не последовало.
Но уже через минуту я убедилась, что это не так. Может быть, она действительно была талантливой актрисой. Во всяком случае, ее самообладанию можно было позавидовать.
Она закурила, подняла бокал с вином, выпустила струйку дыма под потолок, отпила глоток с демонстративным наслаждением, и лишь после этого произнесла первое слово:
— А вам-то, извиняюсь, какое дело?
Честно говоря, я была обескуражена. Во всяком случае, в первый момент. Я ожидала чего угодно, но только не этого.
И я не сразу нашлась, что ей ответить.
Прошла, наверное, целая вечность, атмосфера в комнате сгустилась, и напряжение дошло
— Хочу вас понять.
— Понять? Вы? Меня? — она рассмеялась мне в лицо, слишком театрально и чересчур весело. И потому ненатурально. — Это забавно.
— Что вас так забавляет? — спросила я.
— Так вот для чего меня пригласили сюда… — на этот раз действительно не услышав моего вопроса, вслух подумала Наталья Павловна. Теперь я заметила, что за маской равнодушия и наглой самоуверенности она мучительно соображала о причинах и, главное, последствиях моего вопроса.
И часть ее внутреннего монолога просто выплеснулась на поверхность.
— Вы угадали, — подтвердила я.
— Это было нетрудно сделать.
Я пропустила свою реплику, вернее, Люси не дала мне возможности ее произнести.
— Я вам отвечу на ваш вопрос, — неожиданно заявила она. — Но прежде, — она посмотрела на меня пристально, — скажите честно, Петр действовал с вами заодно?
— Это для вас так важно?
— Да. Не хотелось бы убеждаться в очередном предательстве симпатичного тебе человека.
— В таком случае… могу вас успокоить. Ему о вас ничего не известно.
— А вам, — перебила она меня со странной улыбкой, — вам обо мне известно все:
— Нет. Поэтому я и хотела с вами встретиться.
— Как же вы объяснили свое желанию Пете?
— Сказала, что мне очень этого хочется.
— Попробую вам поверить. Тем более, что у меня, кажется, нет выбора. Вы мне его не оставили. Не правда ли?
Она была что-то чересчур оживлена. Глаза у нее блестели и жесты стали вычурными и слишком эффектными. Уместными разве что на сцене.
— Все будет зависеть от того, что вы мне расскажете, — ответила я, пытаясь сохранить хладнокровие и не заразиться ее возбуждением.
— А вы будете решать. Казнить нельзя помиловать. Где поставить запятую. Да? — И не дождавшись ответа, разродилась целым монологом: — А позвольте поинтересоваться — по какому праву? Вы кто? Господь Бог? Пресвятая Дева Мария или Апостол Петр? Чтобы решать, вручить ли мне ключи от рая или низвергнуть в ад. По какому праву, я вас спрашиваю? И не жду ответа. Потому что вы уверены в том, что родились с этим правом — распоряжаться жизнями и душами людскими. Сколько у вас душ? Не правда ли — странный вопрос? Сколько душ может быть у человека? Мне-то, наивной, кажется, что одна, та самая, которую можно погубить в один момент или спасать всю свою несчастную жизнь. А вам наверняка принадлежат сотни, если не тысячи душ. И на мой вопрос «сколько у вас душ?» вы с легкостью ответите: «шесть сотен». И будете считать себя морально чистым и имеющим право судить других человеком. Но может быть действительно человек, у которого несколько сотен душ, уже не совсем человек? Или совсем не человек, а БОГ? И вы, наши светлые боги, спустились к нам на Землю с небес, чтобы владеть нашими душами, и спрашивать ответа за грехи. Если этот так, то я отвечу…
Произнеся последнее слово этого нелепого и неуместного с моей точки зрения монолога, она поникла и съежилась, словно от холода, обхватив себя за плечи и уронив голову.
Я поняла, что передо мной разыграли маленький спектакль. И потребовала продолжения.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Но продолжения не последовало. Пережив короткий момент экзальтации, какого-то почти болезненного возбуждения, эта женщина, даже не знаю, как ее называть — по имени или присвоенной ею себе кличкой, вновь вернулась к рациональному существованию и больше ни разу не позволила себе ничего в этом роде.