Тайны Древнего Лика

Корепанов Алексей Яковлевич

На просторной площадке у ворот клиники уже стояли несколько автомобилей. Широкая, вымощенная желтой плиткой дорожка, петляя, тянулась от ворот к окруженным деревьями двухэтажным белым корпусам.

«Дорога из желтого кирпича», – мелькнуло у нее в голове.

Только эта дорога отнюдь не вела к волшебнику Страны Оз, в Изумрудный Город, и не шагала по ней девочка Дороти.

За высокой оградой из толстых железных прутьев с заостренными наконечниками раскинулся больничный парк – деревья, аккуратно подстриженные кусты, клумбы чуть ли не всех цветов радуги, длинные скамейки с изогнутыми спинками.

«Замечательное место, – подумала Флоренс,

припарковываясь рядом с приземистым «ягуаром». – Если бы оно не было больницей».

Люди сидели на скамейках, люди прогуливались по дорожкам вдоль клумб и кустарника, пожилые и не очень, и было видно, что это не простые отдыхающие. Отпечаток болезни лежал на их осунувшихся лицах, казавшихся серыми в бледном свете пасмурного утра, сулящего такой же пасмурный день, и опущены были их плечи, и неуверенной была походка. Там, в парке, находились безусловно больные люди, и Флоренс с замиранием сердца подумала, что многие из них не выздоровеют уже никогда.

– Спасибо, Флосси, – с чувством сказала Пенелопа. – Уж выручила так выручила.

– Тебя подождать? – спросила Флоренс, разглядывая невеселую картину за больничной оградой.

– Что ты, что ты! – замахала руками Пенелопа. – Я ее покормлю, погуляю с ней, а уж потом обратно. Так ведь уже налегке! Поезжай, Флосси, у тебя же свои дела.

– Давай хоть до ворот помогу донести, – предложила Флоренс, и Пенелопа вновь легко согласилась:

– Ну, если тебе не очень трудно… Еще один бисквит с меня! Лично тебе, Фло.

– Не стоит все измерять бисквитами, – заметила Флоренс, открывая дверцу.

– Ну да, есть еще наши симпатичные баксы, – поддакнула Пенелопа и спиной вперед выбралась из машины.

Флоренс, досадливо поморщившись, пожала плечами и взяла у Пенелопы одну из сумок. Вступать в дискуссию явно не стоило.

Следуя за Пенелопой, шествующей утиной походкой, она приблизилась к воротам, не отрывая взгляда от больничного парка, – что-то в этом парке, притягивало ее, словно был там какой-то невидимый магнит. Или удав. Из-за кустов показалось инвалидное кресло с высокой спинкой и большими, тускло блестевшими колесами, которое неспешно толкал перед собой санитар в бледно-зеленом халате – долговязый, стриженный под ежик парнишка никак не старше двадцати; скорее всего, подрабатывающий студент или же волонтер из Армии Спасения. В кресле сидела пожилая женщина в невзрачной серой кофте. Ноги ее были прикрыты клетчатым пледом, а сухие кисти рук безвольно свисали с подлокотников. Женщина, чуть подавшись вперед, остановившимся взглядом смотрела на дорожку, и трудно было сказать, видит ли она что-нибудь или нет, а если видит – осознаёт ли увиденное. Женщина была совершенно седой и выглядела беспомощной и жалкой.

– То же самое, что и у моей, – сказала Пенелопа, остановившись. – Память отшибло начисто, да еще и ходить не может. – И, тяжело вздохнув, добавила: – Я тут уже почти всех знаю… особенно из давних.

«В чем дело? – в смятении подумала Флоренс, не в силах отвести глаз от окаменевшего, похожего на маску лица несчастной. – Что я там увидела, что?..»

– У матери хоть я есть, – грустно продолжала Пенелопа, – а у этой никого, ни родных, ни знакомых. – Она вновь шумно вздохнула, запрокинула голову. – Господи, да минует нас чаша сия…

И внезапно, словно отзываясь на это движение Пенелопы, сидящая в инвалидном кресле женщина медленно выпрямилась, и взгляд ее стал осмысленным. Санитар вез ее вдоль ограды, в десятке шагов от Флоренс и Пенелопы,

и больная всем телом поворачивалась к ним, и руки ее уже не свисали как плети, а вцепились, с силой вцепились в черные подлокотники.

«Что же это? – Флоренс никак не могла понять, что с ней такое, и сумка вдруг стала тяжелой, словно ее набили камнями, и ноги ее приросли к асфальту. – Она так глядит на меня… Что?.. Почему?..» – Мысли были лихорадочными и растерянными.

Седая женщина с сухим истончившимся морщинистым лицом разжала пальцы и вскинула руку к небу. Она указывала на низкое небо, затянутое серой мутью облаков, и что-то тихо говорила, и по дряблым щекам ее ползли слезы, выдавливаясь из выцветших глаз.

– Не приведи Господь… – пробормотала Пенелопа. – Давай сумку, Фло, я пойду.

…Давно скрылись за деревьями санитар и седая пациентка, потерявшая память, – а Флоренс продолжала стоять у больничной ограды, за которой простирался печальный, совершенно иной мир, и на сердце у нее было тяжело. Так тяжело, словно кто-то подлый и беспощадный завалил его многотонными плитами. Она стояла соляным столпом, ощущая себя ни в чем не повинной женой Лота, покаранной жестоко и несправедливо, а перед внутренним взором ее все маячила и маячила тонкая иссохшая рука, воздетая к серым грозным небесам, за которыми нет и не может быть ничего хорошего.

Потом она все-таки смогла вернуться в свой «форд» цвета запекшейся крови – но сердце продолжало болезненно ворочаться в груди тяжелым комком, и трудно было дышать…

30.

Флоренс закашлялась, открыла глаза – и тут же зажмурилась, потому что ветер швырял ей в лицо рыжую пыль, и все вокруг было заполнено пылью. Перевернувшись на живот – боль вновь прогулялась по пояснице, – она выплюнула вязкий комок и спрятала лицо в ладонях.

«Пылевая буря, – подумала она. – Начинается пылевая буря…»

Ветер свистел и завывал, песчинки шуршали по комбинезону, грозя засыпать ее, – и Флоренс спиной вперед, отталкиваясь от породы ладонями и разбитыми коленями, начала спускаться по склону, стремясь укрыться в котловане от разыгравшейся стихии. С каждым вдохом смешанный с пылью песок забивался ей в ноздри, наждаком скреб в горле, и она то и дело останавливалась, откашливаясь и отплевываясь, а потом продолжала свой путь.

На дне котлована оказалось ненамного лучше, чем на равнине. Да, здесь не так ощущался ветер, но сверху непрерывно сыпало и сыпало, и без шлема можно было просто задохнуться в этой желто-багровой мутной сумятице. Только раз Флоренс попыталась открыть глаза – и сразу же пожалела об этом: от жжения и рези под веками у нее потекли слезы. Она чувствовала себя одинокой и беспомощной, и, продолжая пятиться, согнувшись и закрыв лицо руками, готова была уже просто упасть и сдаться, сдаться насовсем, навсегда – и в этот миг уперлась спиной во что-то твердое. Это был экскаватор.

Она почти не помнила, как раздирала липкие швы упаковки, как пробиралась под матовую пленку – и обнаружила себя уже в кабине, полулежащей в кресле. Песок с шумом сыпался на упаковку, казалось, что это шумит дождь, – и вокруг царил багровый полумрак.

Флоренс плакала, с ногами забравшись в кресло, и проклинала тот день и час, когда ей предложили пройти отбор для участия в первой экспедиции на Марс. Непрерывный шорох нагонял тоску, и некуда было деться от этого шороха, и то, мрачное и непреклонное, все сильнее тянуло ее в бездну…