Тайны Древнего Лика
Шрифт:
Он шел в темноте, размеренно дыша, не ускоряя и не замедляя шаг, и точно знал, где и куда нужно свернуть. Его не интересовало, появляются ли эти боковые проходы только перед его приближением или же были там и раньше; он просто поворачивал направо или налево, спускался по ступеням, шел по тянувшимся под уклон галереями, абсолютно уверенный в том, что движется именно туда, куда ему следует двигаться. Он не знал, как долго продолжается его путь в недрах Сфинкса, потому что время теперь не имело для него никакого значения.
Пройдя ровно столько, сколько ему было нужно, Каталински спустился по очередным ступеням и вышел на просторную площадку перед проходом в стене; проход был размером с обычную двустворчатую дверь. Вокруг по-прежнему господствовал мрак, но площадка виделась инженеру желтым куском сыра, а проем окаймляли желто-зеленые
Леопольд Каталински привык считать, что перемещения во времени ни в прошлое, ни в будущее невозможны: попасть вперед, в завтрашний день, нельзя потому, что этого дня еще нет; и назад, во вчерашний день, прогуляться тоже нельзя, потому что его уже нет.
Однако теперь эта убежденность совершенно спокойно уживалась с новым знанием: все-таки можно дважды войти в одну и ту же реку…
Он ровным шагом прошел через короткий туннель и оказался внутри обширного помещения, стены которого сходились в вышине в одну точку. Это была пирамида, вырубленная в толще Сфинкса; астронавт отчетливо видел ее гладкие грани своим новым зрением, не нуждающимся в свете. Эти стеклянно блестящие, уходящие ввысь грани представлялись ему дымчатым кварцем золотисто-коричневого цвета, и второе «я» подсказывало ему, что дымчатый кварц – не простой камень: он возбуждает фантазию, и его предназначение – вывести мысль из темноты подсознания в светлую сферу озарения и сверхсознания.
Неслышно ступая по гладкому полу, Каталински прошел в центр зала и сел в позе лотоса, падмасане, положив ладони на бедра. Медленно запрокинул голову – и увидел вверху, прямо над собой, загоревшийся солнечным золотом глаз. Глаз смотрел на него, и астронавту показалось, что тело его стало невесомым и, воспарив над полом, медленно возносится к источнику света.
Он поднимался все выше и выше – то ли наяву, то ли в собственном воображении, проплывая мимо золотистых стен, и в его сознании все отчетливее проступали какие-то знаки – так из-под уничтожаемого весенним солнцем льда появляются верхушки камней.
Теперь он знал не только то, что должен попытаться предотвратить планетарную катастрофу. Он знал теперь, что изменение прошлого совсем не обязательно приводит к изменению будущего. Может случиться и так, что в будущем все останется прежним, а из той точки времени, где было произведено вмешательство, потянется побег новой реальности, появится новая ветвь… Можно доставить побольше гвоздей под Ватерлоо, чтобы французы смогли-таки заклепать английские пушки. Можно устроить крушение поезда, везущего в Россию Ульянова. Можно разбить пивной кружкой голову будущему фюреру. Спасти рукописи Эйнштейна. Убрать стрелка из книжного склада в Далласе. Сорвать запуск «Челленджера». Но не всегда изменится именно это будущее…
Тем не менее, он должен был попробовать. Пройти путем пешки и обернуться ферзем, который и решит исход партии.
Леопольд Каталински закрыл глаза. Воздух вибрировал, и в унисон с ним вибрировали и тело, и сознание. Все текло, плавилось, меняло формы, проваливаясь в воронку инобытия.
Вспыхнул в сознании золотой глаз – и закатился за горизонт…
35.
То, что ему привиделось, было тревожным и неприятным. Он, совершенно голый, лежал в тесной ледяной пещере. Кто-то замуровал его в толще льда, и не было оттуда никакого выхода. Он лежал на спине, и видел над головой бледное расплывчатое световое пятно, и знал, что это – солнце. Оно продолжало светить там, за стенами пещеры, его лучи проникали сквозь лед – но он никогда уже не вырвется наружу, ему суждено до скончания времен пребывать здесь, в ледяном склепе. И не доведется ему больше увидеть солнце – настоящее солнце, а не слабый рассеянный отсвет… Голова у него болела, и ныл подбородок, но это не помешало оформиться неожиданной мысли – ясной, возникшей словно ниоткуда мысли, прозрачной, твердой и беспощадно холодной, как кусок льда.
«Всю свою жизнь мы видим, ощущаем не истинный мир, а только смутное отражение этого мира, и то, что мы считаем истиной – всего лишь игра полусвета и полутеней, туманная завеса, сквозь которую не в силах проникнуть наше сознание. И только перед смертью открывается у нас иное
Эта мысленная конструкция показалась ему такой странной, она была такой непривычной и необычной для него, что он с трепетом подумал: это конец, это пришла смерть.
Умирать не хотелось, не предусматривался такой пункт в текущих планах – и Свен Торнссон, собравшись с силами, приподнял непослушные веки. После нескольких попыток ему удалось наконец удержать глаза открытыми, а еще через некоторое время он стал более-менее внятно воспринимать окружающее.
Он действительно лежал на спине, только под ним был не лед, а холодный, жесткий и очень неудобный для лежания каменный пол. В голове пульсировала боль, словно маршировал там на месте пехотный полк, обутый в железные сапоги. Руки его были тесно прижаты к бокам обмотанной вокруг туловища веревкой, ногам, как и спине, было холодно, потому что из всей одежды на нем остались только тонкие белые плавки из спецкомплекта с черной надписью «Арго». Все остальное исчезло. Включая ботинки.
Проанализировав собственное физическое состояние, пилот выяснил, что у него болит не только голова, пострадавшая от удара боевой дубиной, и не только подбородок, в который заехал щитом бравый местный гвардеец, но и костяшки пальцев на правой руке – удар в челюсть обидчику-индейцу вышел славный.
«Скажи спасибо, что нос тебе не откусил, ублюдок краснозадый!»
Пилот непроизвольно сжал кулаки, и горячие волны ненависти плеснулись в груди и раскатились в разные стороны – до подошв и макушки. Он вспомнил презрительный оскал на медной роже туземца и понял, почему тот ответил ударом на его, Свена Торнссона, улыбку и вполне безобидное намерение прикоснуться к щиту. Этот меднорожий коротышка знал, что пришелец – не сошедшее с небес божество. У пришельца обычная кровь, он – обычный смертный. Но он – чужой. Не такой, как они. Из другого племени. А с иноплеменниками не стоит церемониться, им можно и даже нужно бить морду. Пинать ногами. Выкалывать глаза, вешать, топить и давить танками. Засовывать им в штаны гранату. Загонять в резервации или и вовсе стирать с лица земли. Последнее – самое предпочтительное. Потому что именно из-за чужаков, инородцев и иноверцев, и происходят все беды в этом мире…
Свен Торнссон прекрасно понимал этого индейца.
Ситуация, судя по всему, складывалась препаршивейшая, ни о каком визите к мэру и лучшем номере в местном отеле речь уже не шла – судя по веревке и мародерству, его не принимали за равного, и перспективы рисовались совсем не радужные…
«Что будет – то будет, – сказал себе пилот. – Не забили же сразу до смерти, значит кое-какая надежда имеется…»
Подбодрив себя столь оптимистическим умозаключением, Торнссон постарался не зацикливаться на назойливой боли и принялся изучать обстановку. Увы, обретенного на короткое время простора, пронизанного упоительным лунным светом, настоянном на лучах многочисленных звезд, здесь не было и в помине. Он вновь находился под каменным сводом (как будто мало было ему Марсианского Сфинкса!), гораздо более низким, чем в храме солнечного божества. Вновь горели факелы на стенах, расписанных цветными замысловатыми орнаментами, как в каком-нибудь дискотечном зале, – только не гремела здесь музыка и не отплясывала обкуренная молодежь. В сравнительно небольшом помещении было тихо, как на кладбище, хотя находилось в нем не меньше двух десятков этих то ли майя, то ли ацтеков, то ли кечуа… в общем, каких-то латинос, с чьими потомками Торнссону приходилось иметь кулачные дела в родном Портленде в незабвенные молодые-зеленые годы… Основную часть присутствовавших в помещении составляли воины – они расположились вдоль стен и у закрытой двери, вдоль и поперек обитой «в клеточку» золотыми полосами. Воины стояли, не шевелясь, почему-то повернувшись спиной к центру небольшого зала, словно им не велено было видеть, что там происходит. Еще двое представителей местных вооруженных сил (или это все-таки были здешние копы?) возвышались в ногах пилота и, кажется, просто спали на посту – во всяком случае, глаза их были закрыты.