Тайны гримёрных комнат 2
Шрифт:
– Я понял, – сказал он, – вы никогда не были одиноки. С вами всегда рядом были мужчины. Они, конечно же, страховали вас. Обеспечивали. Помогали. Гарантировали вам право на независимость.
И Анна вдруг поняла, что не только никогда не задумывалась на эту тему, но и никогда не жила ни за чей мужской счет. Принимала помощь. Покровительство. Наверное, хоть никогда не делала этого специально, счета в ресторанах, в отпуске и поездках, конечно же, оплачивала не она – мужчины… Но Анна всегда, сколько себя помнила, была финансово независима. Квартиры – свои, собственные. Разводилась, но слова «алименты» не знала. Имущество никогда не делила. О деньгах не разговаривала. Ничьей финансовой помощи никогда не ждала. Мужчины нужны были совсем для другого. Если уж искать объяснений, то для радости общения, интеллектуальной и творческой подпитки, общих впечатлений… Счастья близости. Для красоты, наконец… Быть на спектакле одной, без мужчины, она не любила. Ей было скучно. А ряды сплошь женщин-критикесс на премьерах, не разбавленных, как правило, мужчинами, так уж повелось в её профессии, вызывали у неё уныние. На старости лет у неё и то всегда находились спутники – друзья… мужчины… Теперь Анна начала завидовать дамам, которым возраст нипочем. На десять, двадцать, тридцать лет мужчина моложе… Хоть день, да мой! Нет, это не для неё! Она привыкла своим мужчинам
Так уж повелось в её среде, привыкла: целовали руку, открывали двери, дарили цветы… Называли королевой и… легендой. На «легенду» она почему-то раздражалась: сто лет надо прожить, чтобы на старости лет заработать это звание. Других почётных званий у неё не было. Кандидат наук… Доктор наук… Чтобы она тратила свою молодую жизнь на написание, потом защиту никому не нужного текста, его и не прочитает никто никогда!.. А уж выпрашивать у власти какого-нибудь «заслуженного» работника, «засрака» в просторечии, Анна и вовсе считала неприличным. Когда-то в «Литературной газете» она опубликовала нашумевшую статью под названием «Мнимости», где рассказала про распространённую в творческой среде практику. Будто бы «не ждали», «не чаяли»… – лицемерили друзья и подруги, – «слыхом не слыхивали», но вот их заметили, отметили и наградили. Да сами же они заполняли анкеты, таков порядок, ходили по инстанциям, выпрашивали очередную «цацку», орден, звание, любые знаки властного внимания. Нет, Анну никогда эти игры не привлекали. Ей было бы неловко в них играть. Высоцкий ведь тоже был без всякого звания. «Я буду просто Анной Кузнецовой, какая есть, какой сумела стать». И «легенда» для неё было очередным напоминанием о возрасте. Не более того. И верхом собственных амбиций. В неписаной, но постоянно исповедуемой шкале её ценностей всегда было стремление к истине, боязнь ошибиться в оценке и оказаться несправедливой, жажда распознать талант и поддержать его. Нет, она не умела быть ко всем милосердной и добренькой, приспособленцев, конъюнктурщиков терпеть не могла; в разные времена, в том числе те, которые в её среде было принято называть сложными (а разве были когда-нибудь для людей её профессии простенькие времена?!) главным для неё было не врать, оставаться самой собой, ни под кого не подстраиваться, не юлить перед сильными мира сего, да и перед слабыми тоже, что, наверное, и породило бытующие слухи о её… сложном характере…
– Да, конечно, Кузнецова… – дальше следовали любые, даже лестные эпитеты, – но характер… И закатывались глаза.
И к окружающим, и к себе она всегда была одинаково жестка. Ей надо было не ошибиться, сохранить уважение своё и тех, чьим мнением она дорожила, не утратить профессиональную и человеческую совесть. В просторечии сейчас это называется совок. Собственно, специально она об этом не думала, это было в её личной, подкорковой программе, условием её душевного равновесия, лада с самой собой, чего лишиться она не могла. Какую бы цену она за то ни платила. Хоть и подвигом верность самой себе она никогда не считала.
Хорошо помнилось её первое профессиональное испытание, которое было… ну очень давно, в приснопамятные 60-е, в начале их. И в начале её самой. Анна ещё жила в Горьком, недавно окончила университетский филфак, начала работать в Горьковском управлении культуры, преподавать в театральном училище, вышла замуж в первый раз, во второй уже раз, привлекла к себе внимание, начала заводить новых московских друзей. И вот в это время в Горький, теперь Нижний Новгород, приехала команда столичных театральных критиков, тогда в моде была такая практика. А возглавлял группу известный по тем временам главный редактор журнала «Театральная жизнь» и верный апологет советской власти Юрий Александрович Зубков. Миновать его в начале карьеры театрального критика было нельзя. Перед итоговой конференцией, собрав всех её участников, Зубков поручил Анне выступить на тему проблем современной драматургии, где наряду с пьесами возлюбленного властью главного редактора журнала «Огонёк» Анатолия Софронова, автора спектакля и фильма «Стряпухи», ещё шли пьесы Вани Куприянова, фронтовика, одного из руководителей Союза писателей, чья пьеса «Сын века» была про секретаря парткома. Чего уж под конец жизни врать? Ваня любил приезжать в Горький, так как увлёкся молоденькой, хорошенькой и, наверное, уже тогда острой на язык Анной. Но тогда же, с трудом пробиваясь на сцену, шли и пьесы Вампилова, Володина, и на той конференции их велено было клеймить… Конечно же, смолоду дерзкая и своенравная девочка сделала всё по-своему. А Сашу Вампилова, иркутянина, она уже тогда хорошо знала, он дружил с её мужем – Кузнецовым, они вместе ездили на подмосковные театральные семинары молодых драматургов. Жили в одной комнате. Однажды с одного такого семинара Кузнецов вернулся без югославской пишущей машинки, которую с трудом, по советской терминологии, «достали». Пропили. Ну, а кто же не знал пьесы Александра Володина, талантливые, яркие, запрещённые, самиздат тогда работал исправно, и хоть и непоставленные, но во всех театрах они были. Да не было тогда у Анны никакого тяжёлого выбора, скандала, напротив, тот же Зубков, как ей казалось, оценил независимость её суждений, охотно печатал её потом, когда она переехала в Москву. Они часто встречались на театральных тусовках, каждый сам по себе.
Или был ещё один случай уже в столице. По России проходил театральный фестиваль под знаковым названием «Образ сельского труженика в драматургии и театре» – да, именно так он назывался, сменив предыдущий «Образ рабочего человека в драматургии и театре»… А ещё было «Героическое освоение Сибири и Дальнего Востока» в тех же драматургии и театре…
Справедливости ради надо сказать, что и на этих фестивалях было много талантливых участников и спектаклей. Анна была членом жюри. Нет, не врала. Говорила, писала, что думала, старалась жить с чистой совестью. А на «сельском» фестивале, когда коллеги стали протаскивать на призовое место, сколько лет прошло, а Анна всё помнила и название спектакля, и театр, «Когда не спится ночами» Тверского театра драмы, тогда ещё Калининского. Поставила его
Терпели её почему-то начальники от театра, втайне доверяли, считались с ней. Когда готовились к столичным гастролям в Екатеринбургском драмтеатре, тогда спектакли, предназначенные для показа в Москве, заранее отсматривались, Анна добилась, чтобы в афишу их показов включили замалчиваемую, полузапрещённую пьесу Виктора Розова «Гнездо глухаря». Пошла к замминистра культуры, тоже помнила его имя и фамилию – Евгений Владимирович Зайцев.
Среди советских чиновников много было знающих, образованных, всё понимающих специалистов. Далеко не все были мракобесами. Приходилось «вертеться на сковородке». Совмещать советские «низзя» с совестью. Сейчас, в демократическую пору, среди чиновников-руководителей почему-то реже стали встречаться умные, образованные люди. Почему-то… Но тот сказал: давай вези, только под твою личную ответственность.
Правильно сказал, конечно, Анна всегда отвечала за своё суждение, рекомендацию, слова… Так всегда было. Отчего и сейчас на старости лет спала спокойно. Подлости, приспособленчества за собой не помнила. Хотя, наверное, и ошибалась. И проигрывала. Но не стыдилась прожитой жизни. Опять же, ключевое слово – «старалась». И не за звания, награды – за самоуважение. Что Анне к последнему рубежу её жизни было чрезвычайно важно. А сколько талантливых людей удалось сберечь, защитить, помочь им!
Вдруг в ночи звонок из Саратова от беспокойного, яркого режиссёра Саши Дзекуна: пожалуйста, приезжайте, предстоит сдача «Ревизора», слышал в обкоме – хотят «закрывать». Срывалась из дома. Мчалась. Защищала. Или в другой ночи звонок от тоже «беспокойного» режиссёра Виталия Черменёва из русского ТЮЗа во Львове: завтра общее собрание, хотят голосовать за увольнение, приезжайте, спасайте. Туда не успела. Не приехала. Выгнали. Всю жизнь потом про то помнила. Не успела помочь. А тогда надо было помогать режиссёру искать новый театр.
Прозвища заслужила: Анка-пулемётчица… Королева периферии. А то и Гитлеровна. Вправду была прямолинейной, могла обидеть, но и защищала, добивалась справедливости как мало кто. Была вхожа во многие важные кабинеты. Это и было её наградой.
Анна не любила воспоминаний. Боялась застрять в них. В прошлом. А жить приходилось всегда в настоящем.
Обрушилось всё сразу: советская власть, СССР, социализм, коммунистическая партия… Путч… СНГ… Как знают в народе, одна беда не ходит. Мировой кризис. Таяние льдов. Коронавирус… Теперь вот ещё санкции и экономическая блокада… Война на Украине! А из совсем Анне близкого, последнего – перемены в театрах, разрушившие все сложившиеся традиционные ценности, школу, критерии и правила… Всё, что прежде было хорошо, стало считаться плохо! Не авангард, не модно… не круто – значит, отстал, устарел – уступи дорогу! Перемены – всегда ломка. Моды, вкусы меняются, так всегда бывало, и сейчас, как всегда на рубеже тысячелетий. Но как вынести это каждому отдельному человеку?! Анне в частности. Для неё эпидемия коронавируса, мировой экономический кризис, новая война и ломка в профессии совпали с собственным возрастом. Чего уж там, попросту со старостью… Заранее к ней не подготовиться! У всякого всё в первый раз. Как жить? Почему-то Анне теперь постоянно было тревожно. По разным поводам, серьезным и пустяковым, она волновалась, нервничала, ждала беды… «трепыхалась» точнее, чем тревожилась. Когда не оставляют навязчивые мысли, ты не можешь от них избавиться, и это даже не про реальные дела и планы, а скорее на уровне предощущений, смутных, даже не очень сформулированных. Трепыхалась, и всё тут! Как праправнучка Варвара, когда ей было три года, упрямая, как никто из семейных девочек. Все по-своему.
– Хотите, чтобы я ела вилкой? – для вас возьмёт кусок мяса рукой, наколет на вилку. – Пожалуйста!
А уж длинные макароны, конечно же, ест и заодно играет с ними руками. Разговаривает на странной смеси русского и иврита, четвёртое поколение Анны оказалось в Израиле, а Варвара скажет тебе по скайпу, и до этого дожила Анна! «шалом», а потом сама же переведёт – «привет»… А к четырём годикам она сегодня – русалка и сидит в картонной коробке-аквариуме, а завтра – полицейский, ловит преступников. А уж когда она Баба-яга, вся квартира перевёрнута с ног на голову. И называет себя не Варей, хоть «р» произносит, а Яя, сразу две «я», так её больше устраивает… Характер! И театр на дому.
Как бы дети далеко ни были, а ты никак не можешь участвовать в их жизни, да они тебя и не просят об участии, ты всё равно в вечной тревоге. Глупо, непродуктивно, но ты этим живешь… Не в радости и гармонии, а в тревоге.
Или про саму себя… Что со мной будет дальше? Как жить? Одной, старой. И про саму себя, и про детей – мысли в основном ночные. Днём – телефонные звонки, оставшиеся дела, бытовые заботы: сходить в магазин, приготовить еду, накормить себя, вымыть посуду – счастливо отвлекают и не дают погрузиться в трясину треволнений. Зато ночью… Насмотришься пугающих шоу, где… убили, отняли квартиру, обманули, где яростно делят друг с другом дома, деньги, мужчин, детей… Как страшно жить! Не уснуть. И саму тебя на старости лет обманули, ограбили… Кстати, подруга… Чего уж теперь?!. Хотя потом идут обнадёживающие сериалы: поубивают злодеев, а хороших оставят, и всем одиноким красавицам приготовят по брутальному самцу в утешение… Поди попробуй усни спокойно. Анне посчастливилось на сон: даже от горя её морило, и она засыпала. Девять часов сна как по режиму восстанавливали её силы. А в жизни ежедневной её обступало то, что на самом деле порождало тревоги и страхи, и прежде всего – умножающийся год от года возраст, старость вместе с внезапно появляющимися новыми болячками и проблемами. «Доктор, у меня никогда не было высокого сахара! Или холестерина…» И в ответ будто бы долженствующее тебя утихомирить: когда-то они же должны были появиться… Вот она, неизбежная расплата за долгую жизнь. За большой возраст. За эти привычные, но и обманчивые вокруг тебя вроде бы комплименты: как прекрасно вы выглядите! Легенда! Тьфу на тебя… Ну радуйся комплиментам. Но ещё больше множились страхи и беспокойства, как же она жить-то будет, если не сможет «бегать», «выглядеть», а будет требовать помощи и сочувствия. Что-что, а думать о чьём-то соучастии в своей старости и немощи для неё было совсем невозможно. А ведь это тоже из ночных мыслей… Из снов. Смирись, вышло твоё время. Отойди в сторону. Дай место другим. А гордыня не могла уступить. Незаметно, незаметно, но всё чаще стала замечать, что лучше всего ей, спокойнее – одной. С самой собой. И в старом халате. Неприбранной. И самой с собой разговаривать. Интереснее, чем со многими, оставшимися в живых. Вопрос – ответ. Сама спрашиваешь – сама отвечаешь. Хотя на главный теперь вопрос, как жить в старости, она ответа не знала. Искать его становилось всё трудней.