Тайны и судьбы мастеров разведки

Маслов Сергей

— Пришло время, когда вы решили стать космонавтом. Как отреагировал на это Михаил Матвеевич?

— Я принял решение стать космонавтом на третьем курсе МФТИ. Поступил-то я на факультет радиотехники и кибернетики, а затем — вот такой поворот в понимании собственного предназначения. И, как следствие,—перевод на факультет аэрофизики и космических исследований.

Понимаете, мне на третьем курсе 21-й год шел, а с ним и третий десяток. Конечно, еще салагой был, но в то же время и взрослым человеком, способным принимать решения, определяющие судьбу. Это был всего лишь 70-й год. Лишь девять лет люди в космос летают. Их еще совсем мало. И отец — главным образом, по этой

причине, — не поверил, что я стану космонавтом. Он посчитал, что шан­сов слишком мало, поэтому и не мучился размышлениями по поводу моего решения. Но он не стал меня от этого отговаривать. Он, кажется, даже обрадовался тому, что меня больше не потянет поступать в МГИМО, работать на дипломатическом поприще.

Отец считал, что дорога в космос лежит через летное училище. Но как раз к тому моменту в космос стали летать бортинженеры—Севастьянов, другие ребята. Он, зная мой характер, понимал, что если я твердо поставил себе цель—а для меня это было очень серьезно,—то буду идти до конца. И это его успокоило. Он, насколько я понимаю, про себя рас­судил так: ладно, пусть и не станет сын космонавтом, зато дорога у него будет правильная, нормальная.

— Но вы стали космонавтом. И вы, пожалуй, един­ственный космонавт, к которому я могу обратиться со следующим вопросом. Фразы «Я бы пошел с ним в раз­ведку» и «Я бы полетел с ним в космос» — насколько они сопоставимы?

— Наверное, сопоставимы. И то, и другое дело опас­ное. И очень многое зависит от того, с кем ты работаешь. Но еще одно обстоятельство роднит две эти профессии. И там, и там ты можешь говорить: я бы с ним пошел или я бы с ним не пошел... Кого назначат в напарники — с тем и пойдешь. И полетишь.

— Для вас книга — это постижение себя самого через постижение отца. Я думаю, читатель отнесется к подобной постановке вопроса с пониманием. Но что касается книги как таковой, то есть риск, что кто-то заподозрит вас в не­объективности.

— Я пишу книгу не только об отце, но и о товарищах его, об эпохе. И мой замысел заключается не в том, чтобы парадный портрет нарисовать, а посмотреть, откуда по­является судьба. Представьте себе некую турбулентность, вихревой поток. Быть может, это водоворот, а в нем — пес­чинки. Одну сюда принесло, другую туда вынесло, а третья песчинка вообще не доплыла. И человека жизнь бросает в вихри, в водовороты судьбы. Он не безволен. Он как-то отвечает на эти вызовы. Становится тем, кем становится. Как с судьбой человека взаимосвязаны время, эпоха, место, пространство? Мне вот это особенно хочется понять.

«ПАРУСНАЯ БОЛЕЗНЬ» ВЛАДИМИРА КРЮЧКОВА

Под его непосредственным руководством советской разведке в 80-е годы удалось вскрыть столько иностранной агептуры в СССР, сколько пе получилось за все остальные годы советской власти

После печальной истории с ГКЧП отношение обще­ства к фигуре Владимира Крючкова изменилось далеко не в лучшую сторону Журналисты в интервью его просто терзали — годами. А я не собирался спрашивать его об августовских событиях 1991 года вовсе. Потому что лю­бой его ответ на мой вопрос о ГКЧП — будь он и самым правдивым — меня бы не удовлетворил.

Но тем не менее мимо этого человека при моем живей­шем интересе к разведке пройти оказалось невозможным. Все дело в том, что Крючков возглавлял Первое главное управление КГБ СССР продолжительнейший период — четырнадцать лет, с 1974 по 1988 год. И за все это время в его компетентности по линии разведки не усомнился ни Андропов, ни кто-нибудь еще. Кстати, годы при Крючко­ве были для нашей разведки отнюдь не безуспешными.

Понимание

этого исподволь подводило меня к мысли о необходимости встречи с ним — человеком со своими взглядами на разведку и на многое другое.

Генерала армии Владимира Крючкова сейчас большин­ство людей в нашей стране знает и помнит лишь как экс-председателя Комитета госбезопасности СССР. А многие СМИ, при необходимости вернуться к биографии Крюч­кова, продолжают представлять его как «последнего шефа КГБ». Коллеги, давайте быть точными. После Владимира Крючкова Комитетом — пусть и всего один день — ру­ководил Леонид Шебаршин. А затем в главном кабинете на Лубянке воспредседательствовал Бакатин, который откровенно заявлял, что пришел развалить КГБ. Пришел, кстати, чуть ли не в обнимку с предателем Калугиным в качестве советника...

Как бы там ни было, «самыми яркими в жизни» Крюч­ков назвал годы, проведенные в разведке. Об этом я и собрался побеседовать, прекрасно понимая, что говорить будет трудно. Но я и не представлял, насколько это будет тяжело для него. И дело тут не в каких-то причинах мо­рального характера. Уж за разведку-то краснеть Крючкову было нечего. К профессиональной же доле скрытности я был готов, как и к сопутствующей эмоциональной сдер­жанности. По опыту знал, что разведчики не слишком щедры на ароматные приправы русской речи — привыкли ведь держать язык за зубами. Но неожиданностью стал очень тихий, какой-то надломленный голос собеседника и его едва различимые слова из-за слегка нарушенного звуковоспроизведения. Я почти лежал на разделявшем нас столе, изо всех сил стараясь дотянуться диктофоном до подбородка моего визави. Я видел и слышал челове­ка, немало пережившего и, было видно, продолжавшего переживать в ходе разговора. Владимир Александрович извинился за ситуацию. Но держался спокойно, с до­стоинством и, что особенно важно, с уважением к со­беседнику.

Он невольно-нечаянно рассек скорлупу обыденности... парусом. «Разведка поглощает человека целиком, на всю жизнь. Это знаете, как «парусная болезнь». Человек, кото­рый хоть раз в жизни ходил под парусом, не забудет этого ощущения уже никогда».

— Владимир Александрович, в свое время с вами в раз­ведку ходил ваш подчиненный Владимир Путин. Сегодня он президент России. Что изменилось в вашем восприятии его?

— Мы работали в одной организации, но на разных уровнях. Я — в числе руководителей разведки, он за ру­бежом как оперативник. Если вы помните, в Дрездене. Помню, во время одной из поездок была у меня встреча с личным составом. Я там Путина видел. Но это было лишь визуальное знакомство. Узнал же я Владимира Путина как Владимира Путина в 1991 году, когда бывший мэр города на Неве Анатолий Собчак позвонил мне и попросил от­пустить Путина с нашей работы на «гражданку». Собчак хотел взять Путина к себе. Помню, как этот уход проис­ходил. Я, как обычно в таких ситуациях, навел справки, но личного контакта у нас не было.

Познакомился с Путиным я уже после того, как он стал главой ФСБ. Он пригласил меня в день моего рождения. Вручил приветственный адрес, букет цветов. Следующая наша встреча состоялась, когда он уже был президентом. Я вам скажу, что порасспрашивал товарищей, которые непосредственно знали его по службе. Ни одного крити­ческого отзыва, и все отмечали его надежность.

Конечно, он даже внешне выгодно отличался от своего предшественника, для которого были характерны непред­сказуемость характера, бескультурье. А тут вдруг — и это было уже немало, к примеру, после пьяных эскапад Ель­цина с дирижерской палочкой в Берлине — нормальный человек во главе государства.