Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина
Шрифт:
Каждый день, каждый час, а и иногда и каждую минуту в доме появлялись новые гости, всех их министр встречал очень радушно… Для советского посла он приготовил специальную программу — в том числе и охотничью.
Ларкана славилась на всю Азию своей утиной охотой. Там даже специальный охотничий городок существовал — Шикарпур, каждый охотник размещался в домике на отдельном озерце, это была его территория.
Озер там было много, очень много, иногда они сливались друг с другом, переходили в болота, ныряли внутрь, в землю, зарастали густой травой, потом вновь появлялись на поверхности, посверкивали своими чистыми зраками. На каждом озере, даже очень малом, обязательно
Едва раздавался выстрел, как утки тучей взмывали в воздух, одна-две оставались биться на воде, не в силах подняться, взлетевшая стая по лютой жаре далеко улететь не могла, шлепалась в ближайшую воду, в следующее озеро, где попадала под очередной выстрел — там также сидел охотник… И так далее.
Пустыми озера не бывали вообще: если даже взять и в один присест истребить всех уток, ни одной не оставить, через несколько часов озера вновь будут забитыми утиными стаями — слишком много на этих озерах было еды. А еда — особенно зимняя кормежка, — всегда привлекала к себе…. Не только птиц, само собой разумеется.
«Вечером поездка по родственникам министра, знакомство с захолустным помещичьим бытом. Мчат в сумерках машины по мягким дорогам, поднимают облака пыли, тонет в пыли угасающее солнце, бегут в сторону стада коз, теснятся к обочине повозки, одинокие всадники и путники. Из кирпичного дома высыпает навстречу орава суетящихся слуг, узнать их можно только по любезной повадке, никак не по одежде. Одеты все попросту, никакой формы, в которой щеголяет прислуга в богатых домах столичных городов Карачи и Лахора, все босиком — носить обувь в жилом помещении не принято».
Вот в таком окружении, в такой обстановке жило семейство Бхутто — одной из самых известных фамилий в Пакистане. Хотя дом министра и отличался от домов, в которых обитали его родственники.
С другой стороны, дом министра — это те же стены без окон, имеются в виду стены наружные, двери — «тяжелые, обитые железными или медными полосами, массивные кованые петли» — очень старые, которые невозможно прошибить пулей, — все тут надежно, сработано на века. И хотя дом был заложен давно — никто уже и не помнит, когда первый из рода Бхутто поселился в этих краях, дом — это «надежная защита от разбойничьих шаек, время от времени наводящих страх на округу, и от недругов-соседей, и убежище на случай гражданских смут, столько раз потрясавших Синд».
И утром, и вечером, и днем — особенно во время еды — проходили умные беседы. Темы были самими различными. «Министр был отчаянно смел и даже безрассуден в своих высказываниях, — отметил Шебаршин. — Лишь позднее стало известно, что он согласовывал свои действия с Айюб-ханом».
Айюб-хан — личность легендарная — президент Пакистана, человек военный, в маршальском звании, любящий свою страну и не желающий войны ни с кем, никаких боевых действий ни с Индией, ни с Афганистаном, ни ссор с Америкой, которая пыталась здесь контролировать все, даже самые малые шаги пакистанского президента, — он хотел мира и только мира.
А политических бесед было много. Советский посол не упускал возможности сказать, что негоже пакистанскому народу ходить под пятой Америки — а Штаты держали Пакистан на коротком поводке.
Конечно, материальная помощь, которую американцы оказывали Пакистану, была существенна (помогали и продовольствием, и бытовыми товарами — одеждой, мебелью, кухонной техникой, и оружием), но цена, которую за это платили пакистанцы, была непомерна.
В частности, Штатам были выгодны натянутые отношения Пакистана с Индией: чем хуже они были,
Но хуже всего были натянутые отношения с Индией. Молодой министр Бхутто считал, что только Советский Союз сумеет помочь Пакистану наладить нормальные отношения с Индией, много говорил на эту тему, давал интервью, выступал на митингах… В общем, позиция его была ясна, и он ее не менял.
Тот визит в Ларкану — практически частный — дал многое: вскоре между СССР и Пакистаном было заключено соглашение о проведении совместной разведки нефти и газа в Пакистане.
«Поездка в Ларкану была одним из самых ярких эпизодов моей командировки, — написал потом Шебаршин. — Эта поездка дала мне возможность увидеть незнакомую мне страну такой, какой она была — с приветливым нищим народом, с отелями, в которых нет электричества, с бесспорной неординарностью ее тогдашних лидеров, с тонким изяществом зимнего восточного пейзажа: красное солнце, уходящее за пыльный горизонт, завораживающая текучесть воды в канале, затейливый силуэт безлистной акации, прозрачность высокого неба с утиной охотой и охотой на куропаток, с разноголосьем базара, гортанные крики, вкрадчивый шепот, голос толпы и звон молоточков в медном ряду, с городами, на улицах которых не мелькнет женское лицо…».
И еще одна деталь, на мой взгляд, очень любопытная. «Я подружился с имамом одной из крупных мечетей в Карачи и был у него желанным гостем (напомню, что язык урду Шебаршин знал в совершенстве, так же как и английский). Усевшись на циновки в уголке мечети, мы пили чай и разговаривали о жизни. Коммунизм в моем изложении и ислам в толковании имама удивительным образом были похожими…».
Действительно, любопытное признание.
В Карачи в семье Шебаршиных родился сын Алеша. Нина Васильевна старалась с ним уезжать на лето в Москву, иначе от лютой пакистанской жары не было спасения… В посольстве имелась всего одна машина с кондиционером, — одна-единственная, на ней ездил, естественно, посол. А Шебаршин был тогда всего-навсего третьим секретарем.
Четыре года пребывания в Пакистане пронеслись как один миг, и Шебаршины вернулись в Москву. Вот тут-то, в родной столице, Леонида Владимировича и ожидал не то чтобы сюрприз, нет, это будет неверно, — ожидал поворот судьбы. Шебаршину предложили перейти на работу в КГБ, в управление внешней разведки.
Шебаршин колебаться не стал — дал согласие на переход.
Но для начала надо было пройти курс учебы. Шебаршина зачислили в «Сто первую школу», которая впоследствии сделалась институтом (ныне это Академия Службы внешней разведки).
Поселили студентов (в комнате с Шебаршиным жил даже кандидат наук) в деревянном старом доме с уютно потрескивающими стенами и той самой милой домашней обстановкой, которая бывает присуща только деревянным домам.
Учеба была интересна, даже весьма интересна, рассказывать о ней, думаю, особо нельзя — там наверняка есть какие-то секреты, которые до сих пор могут проходить по разряду государственных тайн (а может быть, и нет — не знаю), но благодаря которым разведчик становится разведчиком.