Тайны Монетного двора. Очерки истории фальшивомонетничества с древнейших времен и до наших дней
Шрифт:
— Я не могу ждать, пока вы раскачаетесь. Вот уже сколько лет, господин Бенаму, вы все обещаете, обещаете… Передо мной папка, первый документ здесь появился 12 лет тому назад. Это было ваше донесение о том, что обнаружены фальшивки. И с тех пор здесь появилось уже 9 донесений, подписанных вами. А воз и ныне там, как говорится. Я не буду таким терпеливым, как мои предшественники. Учтите это.
И вот сегодня, когда зазвонил красный телефон, господин Бенаму вновь выслушал крайне неприятные слова в свой адрес. «Нет, надо уходить», — подумал директор и, заложив руки за спину, принялся шагать по комнате — от сейфа, стоящего в углу, до окна. Он ходил до тех пор, пока не услышал визг автомобильных тормозов. Подошел к окну и остановился,
— Господин директор! Только что Брассэ доложил, что он и Груаз засекли наконец человека, который в банке обменял франки на ценные бумаги. Все франки фальшивые. Более того, они абсолютно новые, прямо-таки из-под станка. Видимо, этот человек спешил, так как такие новые, совершенно «теплые» подделки нам ранее не попадались. Брассэ и Груаз пошли за этим человеком. Как только от них поступит следующее донесение, я немедленно вам доложу.
Это звонил его помощник, Жорж ле Руа. Бенаму никак не мог понять, каким образом этот простой парень, сын провинциального столяра, ухитрился получить дворянскую фамилию. Да еще Руа.
Но не в этом дело. Главное, что паника, длившаяся 12 лет, закончилась. Теперь осталось самое простое — выследить этого человека, установить, кто он, где живет, найти его сообщников и захлопнуть западню.
Директор позвонил в полицию: аресты, обыски и прочие формальности — это их дело. Затем он снял трубку красного телефона и, услышав хриплый голос министра, спокойно, без всяких восторгов, как о чем-то обычном, будничном, сообщил, что его люди вышли на одного из участников банды фальшивомонетчиков, которая «давно портила всем нам кровь». Министр высказал сомнение в обоснованности оптимизма Бенаму, но на всякий случай поздравил его. «Что за человек, — подумал директор после того, как министр угрюмо буркнул на прощание. — Сухарь какой-то, честное слово».
Опять зазвонил белый телефон.
— Господин директор! — звонил Брассэ. — Подозрительный человек, обменявший фальшивые франки, скрылся в особняке на улице Гренель. За домом установлено усиленное наблюдение. Особняк принадлежит Чеславу Боярски. Кто хозяин дома и что за человек, который скрылся в нем, мы сейчас выясняем. Может быть, это одно и то же лицо…
Нет, это был не Чеслав Боярски. Хозяин находился дома и не знал, что его особняк попал под усиленное наблюдение. Но если бы ему об этом стало известно, первое, что он воскликнул бы в сердцах, было: «Я же предупреждал его! Предупреждал!!! Но что можно сделать с человеческой алчностью?»
Впрочем, все это будет потом, а пока нам предстоит оставить Боярски, еще пребывающего в неведении о том, какой смертельный удар нанес ему дальний родственник, от которого он долго скрывал источник своего материального благополучия, и перелистать назад страницы истории.
Так случилось, что Чеслав Боярски — молодой инженер-строитель из красивого польского города Ченстохова — оказался в немецком плену. Несколько концлагерей, а затем — неожиданный переезд во Францию, где ему и группе других военнопленных, имевших специальность строителя, предстояло работать по расширению и укреплению гитлеровских оборонительных сооружений на берегу Ла-Манша. По дороге их эшелон разбомбила американская авиация — это было как раз в дни открытия второго фронта. Чеслав с двумя товарищами-чехами сумел скрыться, покинуть зону боев и после вступления союзников в Париж пробраться туда. Товарищи из Чехословакии поспешили вскоре к себе на родину и присоединились к партизанам, а Чеслав…
Война кончилась, он продолжал жить в Париже. Женился, жена работала, а он все пытался устроиться в какую-нибудь строительную фирму. Строители были нужны, но только такие, которые умели хотя бы как-то объясняться по-французски. А Боярски был крайне неспособным к изучению
Чеслав же решил попытать счастье здесь, на чужбине. И потерпел полное поражение. Когда жена заболела и все заработанные ею деньги (а их было совсем мало) ушли на врачей и лекарство, Чеслав понял, что осталось совсем немного и он достигнет дна. Из него не получился ни сапожник, ни певец, ни чертежник, ни изобретатель. Все эти профессии он безуспешно перепробовал. Его окружала стена полного безразличия и презрения. Нищета, голод.
Но Чеслав Боярски был способным человеком. К тому же он обладал терпением, целеустремленностью и поразительным упорством. В сочетании с неожиданно открывшимися качествами художника-копииста и химика Боярски был готов к тому, чтобы идти к благополучию прямым путем, минуя промежуточную стадию — работу. И он решил стать фальшивомонетчиком.
Надо прямо сказать: решение это было принято им не сразу. Потом, на суде, он скажет: «Я — порядочный человек Он очень долго колебался. Но, как говорится, голод не тетка, И Чеслав в конце концов решился.
Вначале он сутками самым тщательным образом, помощью мощной лупы изучал банкноты, которые избрал для «освоения». Временами казалось, что он поставил перед собой невыполнимую задачу. Вглядываясь в чудовищно сложную сеть переплетающихся тончайших разноцветных линий, Боярски чувствовал, что у него кружится голова. ОН объяснял это свое состояние недоеданием, старательна отгоняя мысль о тщетности всей затеи. В особенности он был поражен сложностью рисунков, изображающих на деньгах Мольера и Гюго. Но Боярски был упорным человеком. Изучив банкноты, он взялся за освоение всех производственных процессов по изготовлению бумаги. С этой целью он с трудом устроился работать на бумажную фабрику. В конце концов, в домашних условиях Боярски сумел создать бумагу именно такую, какую используют при печатании франков.
Вспомним, сколько трудов было положено гитлеровцами на изготовление бумаги для фальшивых фунтов стерлингов, сколько ученых, инженеров различных специальностей было привлечено для этого. И сколько времени ушло, пока удалось найти секрет бумаги и наладить ее производство. А в этом случае трудился один человек.
Около года ушло на изготовление клише. Впоследствии, уже в ходе судебного разбирательства, эксперты будут рассматривать это клише и молча качать головой: как человек смог в кустарных условиях создать такое? Но самое сложное препятствие оказалось там, где его никто не ждал, — краски. Добиться тонкого, незаметного перехода голубых линий в синие, а светло-коричневых в темно-коричневые было необычайно трудно. Боярски изобрел, построил и в конце концов довел до совершенства ряд миниатюрных приборов, с помощью которых он несколько механизировал процесс печатания. Но все равно он год и семь месяцев работал ежедневно по 10–12 часов в сутки, без всяких выходных и при крайне скудном рационе питания.
Когда, наконец, он получил свою первую «продукцию», ее нельзя было пускать в оборот: деньги выглядели слишком новыми. Пришлось разрабатывать особую методику «старения» денег. Впоследствии многочисленным экспертам удалось воссоздать 14 фаз его деятельности, чтобы шаг за шагом выявить весь процесс. Он один научился блестяще справляться с работой, которая в обычных условиях требовала усилий шести специалистов очень высокой квалификации.
Почти два года непрерывного изнурительного труда позволили Боярски и его жене сесть в декабре 1949 года за рождественский стол с традиционной индейкой. Изможденный «маэстро» тупо глядел на сверкающую аппетитной корочкой тушку и автоматически думал о том, как, с помощью каких красок можно получить на бумаге цвет поджаристой корочки индейки…