Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

Черкашин Николай Андреевич

"Я же не взлечу, братцы!" - умолял их летчик. Но никто из полузамерзших, полуживых людей, уже уверовавших в свое спасение, не смог заставить себя спрыгнуть в воду, в пучину, в неминуемую смерть... Тогда летчик накинулся на Пархоменко: "Командир ты или нет?! Прикажи им покинуть борт!" Пархоменко ответил ему угрюмо: "Этого я приказать не смогу..."

"Черт с вами! Попробую взлететь..."

Он был отчаянный парень, этот летчик... Кое-как разогнал свою амфибию, оторвался, полетел, приподнялся метров на двадцать, и... переутяжеленная машина рухнула в волны. Они снова оказались в воде, такой стылой и такой страшной после пятиминутной передышки. То была жестокая шутка фортуны. Будто

после помилования смертников снова вывели на эшафот...

Из воды торчал только хвост самолета. У него была нулевая плавучесть. Стоило только кому-нибудь схватиться за него, как он тут же начинал погружаться. Люди плавали вокруг, стараясь не замечать этот издевательский поплавок.

Час шел за часом. Трудно назвать человека, продержавшегося в открытом осеннем море более половины суток, слабым духом, но кто-то и в самом деле терял веру в спасение, и тогда его голова исчезала с поверхности.

Случилось, однако, второе чудо: на исходе восемнадцатого (!) часа после гибели "Беспощадного" из пригоризонтной синевы вдруг выплыли мачты малого охотника. Он-то и подобрал тех немногих, которые оставались еще на плаву. Среди них был и будущий командующий Черноморским флотом - Виктор Пархоменко.

Морская служба выпала ему, сыну сельского учителя, а не героя Гражданской войны, по максимуму. Пархоменко испытал все, что только может выпасть на долю моряка: и тонул, и горел, и льды давили так, что впору было SOS подавать.

Вскоре после войны, в бытность Пархоменко начальником штаба эскадры, его поднял с постели тревожный телефонный звонок: штормовой ветер нес на камни крейсер "Куйбышев" вместе с якорной бочкой, на которой тот стоял. Пархоменко немедленно прибыл на дрейфующий крейсер, вступил в командование им и вывел корабль из опасного места в открытое море.

Одни считали его человеком невезучим, другие, напротив, счастливчиком: из каких только переплетов не выходил. Как бы там ни было, но важно одно: в ту роковую ночь на палубе "Новороссийска" стоял не "партийный флотоводец", не кабинетный теоретик, стоял боевой адмирал.

В меру своего воображения я пытался представить ночь, жар во всем теле, колотится сердце, раскалывается от боли голова, лекарства на столике, взрыв за окном, телефонный звонок, тревога, тонет лучший корабль, палуба линкора, доклады - деловые, сначала спокойные и в общем-то обнадеживающие, потом все тревожнее и тревожнее...

Высокий, стройный красавец-адмирал стоял на юте тонущего линкора. На сыром осеннем ветерке его снедал жар. Пархоменко скинул шинель и бросил ее адъютанту. Труп лейтенанта так и поднимут потом вместе с адмиральской шинелью.

Он расхаживал по палубе, выслушивал доклады, отдавал распоряжения...

Море не подвластно адмиральским приказам. Оно рвется в отсеки, ломает переборки. Оно без труда находит такие лазейки, о которых не подозревали и создатели корабля; обходные пути возникали сиюминутно в ходе борьбы: кто-то не успел задраить люк, там сдала переборка, тут хлынуло из воздушной магистрали.

Стихия - слепая, безрассудная - овладевала сложнейшей машинерией корабля быстрее людей, она - без карт, схем и чертежей - мгновенно прокладывала себе дорогу в многоярусных лабиринтах линкора. Матросы сдерживали ее натиск в трюмах, а вода прорывалась над их головами, шла поверху, затапливая кубрики, коридоры, каюты, так что люди, знать того не зная, оказывались отрезанными водой со всех пяти сторон - сверху, снизу, справа, слева, спереди, и только сзади, за спиной, еще был выход. Но туда никто не оборачивался. Стояли как в бою - ни шагу назад. Что он мог сделать?

Корабля он не знал. То есть знал его тактико-технические данные, знал, как использовать их

в бою, но лабиринты его подводных этажей-палуб, хитросплетения креновых, дифферентных и прочих трюмных магистралей он не знал, да и не обязан был знать. Его, строевого офицера, больше всего учили топить корабли - снарядами, минами, торпедами - и меньше всего - спасать их. Тут же развертывался бой, где флотоводческие знания комфлота были бесполезны. Он не мог, не имел права (по крайней мере внутреннего) отдавать какие-либо решительные указания, ибо не знал истинного положения вещей. Судьба корабля решалась внизу, под палубами.

"Мозг" линкора, как и каждого большого корабля, был разделен на два "полушария". Одно - главный командный пункт (ГКП) - вырабатывает боевые и тактические решения, другое - пост энергетики и живучести (ПЭЖ) - отвечает за внутреннюю физиологию корабля, за его самоспасение, непотопляемость и живучесть. Обе мозговые половины разнесены по разным "черепным коробкам": ГКП - на верхотуре корабля, в броневой рубке; ПЭЖ - упрятан в недрах корпуса; на "Новороссийске" он был размещен в основании фок-мачты. Туда сейчас стекались все доклады о затопленных помещениях, о путях проникновения воды, о задраенных дверях и люках... Там в думных головах инженеров-механиков по-настоящему решалась судьба корабля, исход битвы за его живучесть и жизнь экипажа. Только их расчеты, советы, рекомендации могли питать адмиральские приказы. Только они, офицеры с молоточками на погонах, такие невидные в обыденной жизни и такие жизнесущие сейчас, могли придумать, как спасти корабль, что надо делать.

Комфлота ничем не мог им помочь. Положение его было в высшей степени драматичным. Фактически он стоял и ждал. Ждал докладов. Ждал неминуемого... Да, он мог вызвать аварийные партии с соседних крейсеров, отдать распоряжение буксирам, поднять на ноги весь флот, но и весь флот не мог остановить рвущуюся, бурлящую, пожирающую жизненное пространство линкора воду. Все решалось в низах, в подпалубных шхерах - у аварийных брусьев, подпиравших выгибающиеся переборки, у перекрытых клинкетов, у осушительных турбонасосов, в ПЭЖе, наконец, где три человека, три инженера, пытались решить неразрешимую задачу, - неразрешимую - это станет ясно потом, и, увы, уже не им, - а тогда начальник Технического правления флота инженер-капитан 1-го ранга Иванов, командир дивизиона живучести инженер-капитан-лейтенант Городецкий и оставшийся за "главного механика" линкора командир электротехнического дивизиона инженер-капитан 3-го ранга Матусевич ломали голову над тем, от чего задымился бы современный компьютер, ибо в его оперативную память надо было бы вводить множество неизвестных: точное место и площадь пробоины, скорость и массу поступающей воды, число незадраенных по каким-либо причинам дверей и люков, время, какое смогут выдержать давление хилые (алюминиевые) переборки... Самое скверное, что в ПЭЖе не было чертежей корабля; они остались в носу - в затопленном хранилище секретных документов. И как не хватало им там, в стальной капсуле ПЭЖа, человека, который знал корабль лучше, чем кто бы то ни было, - его "электромеханического хозяина", командира БЧ-5 инженер-капитана 1-го ранга Резникова.

Тем не менее в ПЭЖе шла напряженная мозговая работа. Несколько позже к ней подключился и флагманский механик одного из надводных соединений инженер-капитан 1-го ранга Бабенко, единственный, кто видел и кто смог теперь рассказать, что происходило в ПЭЖе.

Не моряки-"новороссийцы" виноваты в том, что линкор после отчаянной двух с половиной часовой борьбы с поступавшей водой все-таки опрокинулся. Действия экипажа по спасению корабля высокая Правительственная комиссия признала правильными и самоотверженными.