Тайны Ракушечного пляжа
Шрифт:
— В некотором смысле она не изменилась.
— Ее состояние едва ли когда-нибудь улучшится. Надежд на такие изменения, как у Андреаса, больше нет.
— Молчание иногда имеет свои преимущества, — заметила я.
— Ты обратила внимание, насколько легко Майя заставила его умолкнуть?
— Да. Одним взглядом.
— Я об этом много размышлял, — сказал Йенс. — Сама она чьему-либо воздействию не поддается. Но обладает удивительной способностью влиять на других. Хотя ничего для этого не делает. А может, причина как раз в этом. Я как-то посетил в Провансе уже не действующий старый
— И я думаю, что Майю можно сравнить с таким черным зеркалом. Другие люди — это обычные окна, через которые можно заглянуть в другой мир. А Майя — черная блестящая поверхность, и когда ты в нее всматриваешься, видишь только собственное отражение. Когда ее о чем-нибудь спрашиваешь, вопрос попросту возвращается обратно. Думаю, ты заметила, насколько это неприятно. А когда ее обнимаешь, то ощущаешь не нежность и единство, а лишь свои собственные чувства. Если ты на нее сердишься, то упираешься в собственную злобу и бессилие.
Когда смотришь на Майю, видишь лишь собственное отражение, но не четкое, как в обычных зеркалах, а темное и размытое, словно привидение. И от этого возникает жутковатое чувство, которое никого не оставляет равнодушным.
Я думаю, именно это и произошло с нашей семьей. Мы все постоянно видели себя в черном зеркале. И каждый реагировал по-своему.
~~~
Я свернула к бензоколонке «Шелл». Мы приехали слишком рано. Я вышла, чтобы заправиться, а Йенс остался сидеть в машине. Пронизывающий ветер вырывал у меня из рук купюры. Пока я пыталась засунуть их в автомат, который раз за разом выплевывал их обратно, словно привередливый маленький ребенок, к автомату с другой стороны подъехала еще одна машина и из нее вылез мужчина. Мы почти одновременно подняли заправочные пистолеты. Мужчина увидел меня и радостно поприветствовал:
— Вижу, тролли тебя еще не похитили.
Это оказался Ян-Эрик Лильегрен — полицейский, с которым я ходила в «Таверну Мики».
— Да, — ответила я. — Я их остерегаюсь. А у тебя как дела?
— Замечательно. Жизнь прекрасна. Лучше не бывает, — протрубил он, заливая в бак бензин.
У него на переднем сиденье сидела женщина. Мне стало любопытно, вернулась к нему жена или это уже новая женщина. Возможно, какая-нибудь трагическая фигура из «Таверны Мики».
— Рада за тебя. — Мне приходилось повышать голос, чтобы перекрикивать тарахтение насоса. — Ты и впрямь выглядишь очень бодро. В жизни появилось что-то новое?
— Да-а… Или нет. Вообще-то нет. — Он, похоже, сам удивился своему ответу. — Не то чтобы совсем новое. Скорее… — Он пожал плечами и повесил пистолет на место.
—
Он оживленно закивал, прикручивая крышку бензобака:
— Ты права. Самое главное, вероятно, уже произошло. Мы просто сдуваем пыль со старого. Так и есть.
Он со смехом помахал мне рукой, запрыгнул в машину, завел мотор и покатил дальше по своей замечательной жизни.
До приезда жены Йенса по-прежнему оставалось много времени, поэтому я отъехала чуть подальше и пристроила машину на пустом месте около бензоколонки. Я заглушила мотор. Мы посмотрели каждый на свои часы, а потом друг на друга.
— И что дальше? — спросил он.
— Будем сидеть в машине на бензоколонке «Шелл» в Стенунгсунде. Насколько я понимаю, кроме этого дальше нас ничего не ждет, — ответила я.
— А потом?
— Потом приедет твоя жена, заберет тебя и отвезет в Стокгольм. А я поеду в Гётеборг забирать сыновей с продленки.
— А дальше?
— Не знаю. А чего бы тебе хотелось?
Он вздохнул, подняв глаза к потолку:
— Я поехал в Тонгевик не только чтобы писать. Я хотел еще и поразмыслить. Мне надо обдумать многое в своей жизни. Я сейчас на распутье.
Йенс снова вздохнул, и выражение лица у него стало напряженным. Я попыталась его немного развеселить:
— Мне кажется, мы пребываем там постоянно. «Всю жизнь свою я прожил на распутье…» — напела я несколько строк из песни Эдварда Перссона, [10] и Йенс усмехнулся. — Я рада, что поехала в Тонгевик, — продолжала я. — Спасибо, что дал прочесть свой рассказ о Кристине. Те недели, когда Майя пропадала, образовывали некую дыру в моей жизни. Твой рассказ ее заполнил.
10
Перссон Эдвард (1888–1957), шведский актер и исполнитель популярных песен.
— Да, именно к этому я и стремился. Но не знаю, насколько у меня получилось.
Я наклонилась к нему и слегка принюхалась к его шее.
— Ты божественно пахнешь. Но тебе это наверняка известно, — сказала я.
— Нет, — засмеялся он. — И чем же?
— Тобой.
Йенс погладил меня по щеке.
— Неужели тебе этого никто не говорил? — поинтересовалась я. — Что ты великолепно пахнешь?
— Нет. Ни разу в жизни.
Неужели правда? Может быть, только я одна и чувствую этот запах.
Йенс снова посмотрел на часы. Потом достал бумажник и вынул из него визитную карточку со своим адресом и телефоном. Я нашла в сумочке свою визитку. Мы посмотрели друг на друга и на наши карточки. Немного поколебавшись, мы обменялись ими, как обмениваются любимыми закладками дети. Засовывая мою визитку в бумажник, он что-то там обнаружил и просиял:
— О, вот что надо тебе показать.
Йенс протянул мне любительскую фотографию. С невероятно толстой блондинкой возле мангала. Она была в шортах и майке, и у нее со всех сторон свисал жир. Всем телом она тянулась к мангалу, но голову она все же повернула и смотрела прямо в камеру.