Тайны русской дипломатии
Шрифт:
— Опять же из газет. Там писали, что через Варшаву пройдет поезд с советскими дипломатами, высланными из Лондона. Ну а то, что их придет встречать Войков, догадаться было нетрудно.
— Но почему в качестве жертвы вы выбрали Войкова? Чем он вам насолил? Не тем же, что не дал разрешение на въезд в Россию?
— Думаю, что о моей просьбе он даже не знал. И убил я его не как посланника, а как члена международной банды большевиков — именно так я называю их Коминтерн.
— Значит, лично против него вы ничего не имели?
— Нет, не имел… Я признаю, что убил Войкова, но виновным себя не признаю. Я убил Войкова за все то,
Приговор суда был краток и суров: «Жителя города Вильно Бориса Коверду приговорить к бессрочным каторжным работам и возмещению судебных издержек».
А Петр Лазаревич Войков и после своей трагической гибели продолжал работать на дело мира. Как ни старались англичане разжечь польско-советский конфликт, ничего у них не вышло: многочисленные демонстрации протеста — как в Лондоне, так и в Варшаве, — осуждающие злодейское убийство советского дипломата, надолго отвратили взоры распоясавшихся вояк от границ молодой республики Советов.
Похоронили Войкова у Кремлевской стены радом с его старым другом, наставником и учителем, первым советским послом Вацлавом Воровским. И вот ведь судьба! Шесть выстрелов в Варшаве — и нет Войкова, а за четыре года до этого шесть выстрелов в Лозанне — и не стало Воровского. Послом Вацлав Боровский стал в декабре 1917-го, а до этого учился на физмате Московского университета, потом перешел в МВТУ, откуда его вышибли «за увлечение политикой» и тут же отправили в ссылку.
Тюрем и ссылок в жизни будущего посла было много, но в конце концов он бежал за границу и учебу закончил в Мюнхене. Потом — дружба с Лениным и Плехановым, знакомство с Гапоном, работа в «Искре» и даже в «Одесском обозрении», где его знали как Фавна, а потом и Кентавра. Революция застала Воровского в Стокгольме. Он рвался в Петроград, а ему велели оставаться в Швеции и даже прислали нечто вроде верительной грамоты, которая по-новомодному называлась «полномочие».
Этот документ настолько любопытен, что стоит привести его хотя бы частично.
«Именем Российской Республики.
Гражданин Вячеслав Вячеславович (одному богу ведомо, почему новоиспеченные вожди исказили и имя, и отчество Воровского) Боровский назначается Полномочным дипломатическим агентом Народного Комиссариата по иностранным делам… Всякое уклонение от требований В.В. Воровского будет приравнено к тяжкому государственному преступлению, за которое виновный понесет кару как лично, так и путем конфискации его имущества, находящегося в России».
Так Боровский стал представлять интересы Советской России в Швеции, Дании и Норвегии. Будучи первым советским послом, он заключил первое же торговое соглашение: Петроград поставил в Стокгольм тысячу тонн льна и тысячу тонн пеньки в обмен на пилы, косы, плуги и зубья для борон. Он же предъявил и первую ноту протеста: когда шведы задержали в порту нашего дипкурьера и потребовали вскрыть пакеты с диппочтой, Боровский накатал такую ноту, что курьера тут же освободили и почту оставили в покое.
А потом ему пришлось иметь дело с так называемой «Лигой убийц», которую возглавлял бывший царский полковник Хаджи-Лаше. Члены этой лиги кричали на всех углах, что Боровский хранит в здании постпредства огромное количество золота, драгоценных камней, корону царя, скипетр и даже его горностаевую мантию. Для монархистов все это является святыней, поэтому они были намерены организовать налет на постпредство, захватить
Боровский тогда уцелел, но своей активностью и нестандартностью поведения он так достал шведов, что те прицепились к какому-то пустяку и выслали его из страны. Без дела он не находился ни минуты. Побыв некоторое время директором Госиздата, Боровский получает новую дипломатическую должность: его назначают главой Экономической делегации в Италии. Тогда-то с ним и приключился довольно забавный казус, который вошел в историю дипломатии. Дело в том, что по протоколу глава Экономической делегации должен был являться на заседания и к руководителю государства во фраке. Ни одного фрака в Москве не нашлось! Не нашлось и ни одного портного, который бы мог сшить фрак! И тогда Боровский сел в поезд и отправился в Петроград — там нашли старичка, который умел шить фраки.
Как бы то ни было, до Рима Боровский добрался и развил такую бурную деятельность, что его стал приглашать к себе Муссолини, который на одной из встреч сказал буквально следующее: «Я искренне заявляю вам, что Италия готова идти на сближение с Россией». Он даже извинился за «необдуманные действия несознательных фашистов», которые устроили налет на постпредство и переломали там всю мебель.
Потом была хорошо известная Генуэзская конференция, которая проходила весной 1922 года. Так как в ней принимали участие главы двадцати восьми государств Европы и пяти британских доминионов, советскую делегацию должен был возглавлять Ленин, но после долгих тайных совещаний большевистские бонзы решили, что Лениным рисковать нельзя (мало ли что взбредет в голову империалистам или правоверным монархистам) и вынесли постановление: за границу его не выпускать.
В то же время формально главой, или, как тогда говорили, председателем, делегации оставался Ленин. А чтобы у всяких там президентов и премьер-министров не было вопросов, сочинили довольно любопытную бумаженцию, в которой говорилось, что «из-за перегруженности государственными делами и неудовлетворительного состояния здоровья все права передаются заместителю председателя делегации Г.В. Чичерину». Воровского включили в состав делегации.
Дебют советских дипломатов был более чем успешным! Они не только отвергли домогательства Запада по поводу всякого рода компенсаций, но и выдвинули контрпретензии о возмещении убытков, причиненных Советской России интервенцией и блокадой. А вот самой большой победой было то, что им удалось прорвать единый фронт недругов республики Советов и заключить Раппальский договор с Германией.
Не успела закончиться Генуэзская конференция, как началась новая: на этот раз обсуждался вопрос о черноморских проливах. В те дни Воровский был ближе всех к Лозанне, и ему послали телеграмму немедленно отправиться в Швейцарию, чтобы принять участие в начавшейся там конференции. Воровский подъезжал к Лозанне с юга, а с севера в этот город рвался бывший врангелевский офицер Морис Конради. Он снял номер в престижной гостинице «Европа» и, спустившись в бар, как бы между прочим поинтересовался, в котором часу здесь ужинает русская делегация.