Тайны третьей столицы

Шеремет Иннокентий

— А что до розысков, - продолжала фельдше­рица Риточка, - так они ж про сумочку ничего не знают! А в ней, может, имя убийцы, а?

— Девочка, как тебе объяснить... Я теперь вспомнил: менты раскопали, что они там, в той квартире, все сами друг друга поубивали. Вроде бы нашли там и презервативы, и все были вусмерть пьяные... Так что, представляешь, если сейчас вдруг окажется, что есть еще какая-то сумка? Да тебя с дерьмом смешают, лишь бы старого не воро­шить! Причем, вовсе не факт, что та сумка вообще имеет отношение

к тому делу! И что в ней визитки кого-то из убитых...

— А вот и имеет! Бабуся мне сказала, что ви­зитки там были того самого депутата, Затовского, вот!

— Об одном тогда прошу: будь очень осторож­на,— попросил Николай. — Очень! Менты сейчас разные бывают. Прежде, чем откровенничать с кем-то, хорошенько подумай и с кем-нибудь по­советуйся.

— Ладно! — задорно тряхнув челочкой, и не без кокетства поправив узкую бретельку топика, согласилась Риточка. — Посоветуюсь. Мне есть с кем!

Когда Брылин пришел на следующее дежурс­тво, он обнаружил, что у него в бригаде новый фельдшер.

—А где Рита? — он испугался до дрожи, что девочка посоветовалась не с тем, с кем следовало.

—Ей повезло! Она путевку в Турцию по ло­терее выиграла. Сегодня в ночь уже улетела! Везет же некоторым. А вам, Николай Михайлович, веле­но после дежурства к Прыдкову.

— Зачем?

— Ну-у... — пожала плечами диспетчер. — Не сказали. Но вы ж знаете: начальство для хорошего не вызывает. Вы ничего такого в последнее время не натворили?

Медики вЕкабе длятся на две касты. Са­мые высшие и могучие — неприкасаемые. Они ездят вдорогих машинах, живут вшикарных квартирах и, что бы ни натворили, закон их не касается. Остальные - голытьба, живут, что им бюджет и добрые сограждане подадут. За работу, правда, у них тоже никакой ответственности. Это очень удобно — и ментам, и врачам, и чиновникам

— когда все знают про твой маленький оклад. В вывернутой наизнанку морали уральских горцев малый оклад — универсальная индульгенция на все случаи жизни.

Кроме одного. Самое страшное, что может натворить доктор в Екабе: не поделиться мздой с начальством, И в этом отношении Брылин — сов­сем безнадежный смутьян. Он у больных денег не вымогал, а если они сами ему совали, то делился только со своей бригадой. Из принципа. Уж, коль ему порой приходится покупать лекарства за свои, то пусть те, кто их ворует, обходятся без его доли.

Поэтому на вопрос диспетчера он только по­морщился.

Олигарх от медицины

По опросам только два процента горцев, даль­новидно учуяв дороговизну медицины, целенап­равленно заботятся о своем здоровье. Остальные девяносто восемь перцев из ста опрометчиво рас­считывают на авось и милость начальства.

То есть, самое распространенное и опасное заболевание в Екабе: куриная слепота. Это когда человек черное у себя перед носом принимает за белое, а грязь вокруг —

за своеобразие националь­ного менталитета.

Так что Николай Брылин уже перестал удив ляться своим землякам. Спорят ли они с пеной у рта о политике, или озлобленно отмахиваются от выборов: «Все равно от меня ничего не зависит!»

— они с изумительным упрямством обожают сво­их начальников. Поэтому вЕкабе слуги народа традиционно живут гораздо дольше и лучше, чем сам народ. Чтобы понять это, достаточно увидеть здание горздрава за перекрестком Тургенева и Первомайской.

Этот серый пятиэтажный особнячок с квад­ратной как бы колокольней а-ля костел давно стал дежурным поводом для шуточек. Если верить сметам, на него израсходовано столько, будто он облицован чистым золотом. Остряки изощрялись, считая затраты на реконструкцию то в пенсиях, то зарплатах. По сметам одна крыша обошлась горожанам примерно в сорок тысяч пенсий или в двадцать тысяч врачебных зарплат. На весь же пятиэтажный дворец со всеми его кондиционерами, спец. душевыми, итальянскими окнами, мавритан­скими черепицами, французской мебелью и ши­карными комнатами отдыха, жители Екабе щедро выложили вдвое больше, чем на все городские больницы.

А ведь строительство, отделка и обстановка — это далеко не все. Ежегодное содержание уже об­лупившегося, грязного дома стоит якобы столько, что хватило бы на санаторное лечение пяти сотен больных детишек.

Кому и на что идут эти деньги в самом деле, никого всерьез не волновало. В Екабе уже давно способность нагло украсть ценится куда выше желания честно работать. Избиратели бравируют: мол, голосуют за нынешние власти в расчете на то, что они уже наворовали достаточно. Простач­ки никак не могут понять, что аппетит вора лишь растет с каждым днем.

Брылин у коллег слывет занудой, потому что он из тех немногих, кому шуточки на сей счет омерзительны. От них веет завистью к умеющим обжуливать страдальцев, корчившихся в больни­цах без лекарств и ухода. Как наглядное воплоще­ние отношения горздравовского начальства к лю­дям буквально впритык к их кабинетам дряхлеет поликлиника №7. Ее не ремонтировали шестьдесят пять лет. А напротив, через дорогу, ветшает детская поликлиника. Выглядит она так жутко, будто, по мнению горздрава, ничего пакостнее больных детей не бывает.

Брылин покосился на перекинутую через яму деревянную дверь. По ней надо было пройти, ба­лансируя, во двор поликлиники, чтобы попасть с ребенком к врачу.

Николай поднял глаза и вздохнул. Впереди сияли купола.

Тургенева ведь не абы какая улица, а — веду­щая вверх, к храму. Тоже обшарпанному, как во­пиющий глас о тщетности любой символики, если власть у нехристей.

Разумеется, уныло думал Николай, переходя Первомайскую, психологию не переделаешь: свое седалище всегда ближе, чем чужие муки. Разуме­ется, сытый голодного...