Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат
Шрифт:
Что было приятно в этом доме, так это его чудесные террасы со всех сторон и прекрасный сад. С весны до осени Сталин проводил дни на этих террасах. Одна была застеклена со всех сторон, две — открытые, с крышей и без крыши. Особенно он любил в последние годы маленькую западную терраску, где видны были последние лучи заходящего солнца. Она выходила в сад. Сюда же, в сад, прямо в цветущие вишни, выходила и застекленная веранда, пристроенная в последние годы.
Когда Светлана была у него здесь последний раз, за два месяца до болезни и смерти, она была неприятно поражена: на стенах комнат и зала были развешаны увеличенные фотографии детей, кажется, из журналов: мальчик на лыжах, девочка поит козленка из рожка молоком, дети под вишней… В большом зале появилась целая галерея рисунков (репродукций,
Из «надиктовок» Н. С. Хрущева.
— Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его «обеды». Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Распрощались мы и разъехались.
Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы тоже уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось, а не всегда обеды кончались в таком добром тоне. Разъехались по домам. Я ожидал, что, поскольку завтра выходной день, Сталин обязательно нас вызовет, поэтому целый день не обедал, думал, может быть, он позовет пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка! Я не верил, что выходной день может быть пожертвован им в нашу пользу, такого почти не происходило. Но нет! Уже было поздно, я разделся, лег в постель.
В интерпретации допущенного властями постсоветской России к архивам Политбюро историка Дмитрия Волкогонова эта сцена подается так.
Версия Д. Волкогонова. Ближайшие люди из сталинского окружения разъехались со сталинской дачи в четыре часа утра. Был, по обычаю, ночной ужин. Пили, говорили и опять пили. Сталин теперь пил мало: только немного грузинского вина. Однако Хрущев утверждает, что «Сталин был довольно пьян…» Сталин вначале был в приподнятом настроении, затем пришел в раздражение. Выговорил почти каждому из собеседников, особенно Молотову и Берии. Он был недоволен всем: если бы не ГУЛАГ, то промышленность, лесное хозяйство, горное дело, дороги, электростанции — никто бы не выполнил планов… Чем занимаются члены Президиума? В руководстве кое-кто считает, жестко говорил Сталин, что можно жить старыми заслугами… Ошибаются. Да, ошибаются!
За столом, уставленным многочисленными блюдами, наступила гробовая тишина. Сталин никогда не бросал угроз на ветер. От них холодело под сердцем.
Не смогли сохранить в лагере Югославию, раздраженно продолжал вождь, упустили момент, а с ним и победу в Корее, в стране вновь появились явные признаки крупномасштабного вредительства… «Дело врачей» тому явное подтверждение. Почему должен обо всем заботиться только он?
Берия, Маленков, Булганин несколько раз пытались в паузах монолога успокоить вождя: «Примем меры…», «Ваши указания, товарищ Сталин, будут выполнены…», «Положение обязательно исправим…»
«Диктатор обвел присутствующих медленным тяжелым взглядом, — пишет Волкогонов в своих «Семи вождях», — с усилием поднялся, бросил салфетку на стол и, сухо кивнув всем, ушел к себе. Соратники тихо поднялись
Откуда Волкогонову известно, что обсуждали за трапезой гости и что именно говорил Сталин? Запись беседы не велась, следовательно, в архивах ее нет. Н. С. Хрущев, единственный из участников ужина, кто оставил воспоминания, рассказывает об этом эпизоде совершенно по-иному. Кто лжесвидетельствует и почему?
Еще один голос из прошлого. Дмитрий Трофимович Шепилов (помните, человек с самой длинной фамилией «И примкнувший к ним Шепилов») рассказывал автору этой книги:
— Из кремлевских сфер я знал такую версию события. 1 марта у Сталина был обычный деловой день на Ближней даче. Известно было, что последние два десятка лет, после того, как в 1932 году его жена Надежда Аллилуева покончила с собой, Сталин никогда не ночевал в своей квартире в Кремле. Он постоянно жил и работал на Ближней даче, расположенной в стороне от Можайского шоссе, не доезжая Кунцева, у реки Сетунь.
Вечером 1 марта все шло как обычно. Было заседание в Кремле. Затем все приехали на Ближнюю ужинать. К столу по традиции подавались горячие жирные с острыми приправами и пряностями кавказские, русские, украинские блюда: харчо, чахохбили, борщ и жареная колбаса, икра, белая и красная рыба. Набор коньяков, водок, вин, лимонада. Как всегда, прислуги никакой не было. Каждый наливал и накладывал себе сам. Разъехались по домам далеко за полночь.
В далеком и теперь уже «заграничном» Ташкенте разговорился молчавший почти полвека бывший член Президиума и секретарь ЦК КПСС Н. А. Мухитдинов:
— Первого марта 1953 года я прилетел в Москву на заседание комиссии правительства, которое состоялось 2 марта. В тот же день вечером из ЦК позвонили в постпредство и передали, чтобы зашел к ним, а 3 марта нас — пять или шесть членов ЦК — пригласил Н. Н. Шаталин и сообщил, что в ночь на 2 марта у товарища Сталина произошло кровоизлияние в мозг и он находится в тяжелом состоянии. Для лечения привлечены лучшие медицинские силы.
Тут же нас познакомили также с проектом правительственного сообщения о болезни товарища Сталина. Предполагалось, что 4 марта это сообщение от имени ЦК КПСС и Совета Министров будет опубликовано в печати и передано по радио, а бюллетень о состоянии здоровья Сталина и ходе лечения будет публиковаться ежедневно. Нас просили задержаться в Москве.
О некоторых деталях того, что произошло на Ближней даче, Н. А. Мухитдинов лично слышал от пришедших к власти после смерти Сталина новых руководителей.
Вот что заставляет его призадуматься. 28 февраля к Сталину приехали Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. Сидели, пили, ели, смотрели кинофильм до четырех часов утра 1 марта. Отпустив их, Сталин сказал охране, чтобы его не будили, он, мол, хочет поспать, и выключил свет. Как известно, он жил один, никого из членов семьи с ним не было. Вставал он около 11–12 часов утра. А в тот день от него долго не было звонка. Охрана и прикрепленные начали беспокоиться. Вечерело, а он все еще не давал о себе знать, но никто не смел стучать, тем более заходить к нему. Наконец, чувствуя неладное, один из них звонит Маленкову и говорит о ситуации. Тот, выслушав и ничего не ответив, кладет трубку. Через полчаса звонит сам и говорит, что нигде не может найти Берию, поручает охране разыскать его и доложить о ситуации. Берию находят лишь поздно вечером и по телефону докладывают ему.
Берия тут же приказывает никому ничего не сообщать, никуда не звонить.
Такие вот подробности стали известны Мухитдинову от членов хрущевской команды, имена которых он не раскрывает. Это информация, как говорится, сверху, от самых высокопоставленных деятелей, среди которых вращался узбекский выдвиженец. Но наверняка были свидетели и попроще, без всяких рангов: охранники, шоферы и прочая обслуга.
И точно, в 1977 году, на очередную годовщину смерти Сталина, бывший офицер его охраны А. Рыбин собрал оставшихся в живых коллег, несших службу на Ближней даче в мартовские дни 1953 года, и записал их рассказы.