Тайны волков
Шрифт:
Аззуен помнил, как Рууко и Рисса говорили о нем, когда он выбрался из логова. Одно из соседних телец перестало шевелиться, и Рисса оттолкнула его в сторону. Каким-то образом, хотя он и не знал, как именно, Аззуен догадался, что щенок умер. Это была сестра, которая говорила, что каждый раз, проснувшись, хочет выть от радости. Она любила молоко, которое давала Рисса, но пила с трудом. Аззуен понял, что она умерла, потому что пила неправильно, но было уже слишком поздно, чтобы ее спасти.
Он знал, что умен. Знал, что понимает вещи, которых не понимают другие щенки, хотя едва ли
— Этот тоже долго не протянет, — сказал Рууко Риссе. — Лучше прибереги молоко для остальных.
— Он еще сосет, — ответила Рисса. — Он хочет жить. Если он намерен бороться за жизнь, я не стану мешать.
— Я и раньше видел слабых, — возразил Рууко. — Слабые — обуза для стаи. Я знаю, что он не выживет. И ты, Рисса, знаешь. Просто жестоко позволять ему мучиться.
— Я знаю, что он скорее всего умрет, — произнесла волчица. — Но пусть у него будет шанс.
Аззуен думал, что справится. Он знал, откуда берется молоко, знал, как согреться даже за пределами логовища. Чего он не учел — так это других щенков, которые хотели, чтобы он умер. Они отгоняли Аззуена от молока, от теплого логова, не позволяли влиться в стаю. Сначала он злился, потом отчаялся. Однажды, пока другие щенки кормились, он решил больше не бороться. Проще было умереть.
Но она не позволила. Щенок, еще меньше, чем он, со светлой отметиной в виде луны на груди. Не из помета Риссы. Ей тоже грозила смерть, потому что ее мать нарушила закон стаи и завела щенков без позволения вожака. Но она не сдавалась. Когда Рууко убил всех других щенков из незаконного помета и добрался до нее, она начала отбиваться. Даже в раннем детстве она пахла силой. Она заставила Аззуена жить, не только в тот день, но и потом, когда они шли через огромную равнину на сборное место. Она пахла домом, в ее голосе звучало будущее. Он дышал и жил, потому что думал о щенках, которые у них родятся, и о том, как они будут бегать вместе. Вот ради чего билось его сердце.
На сей раз я отстранилась первая, виновато вырвавшись из мыслей Аззуена с таким ощущением, что увидела нечто запретное. Я молча и пристыженно попросила у него прощения. Меня охватило изнеможение. Казалось, я никогда не чувствовала себя такой усталой. Я думала лишь о том, чтобы лечь и заснуть. Не успев опомниться, я вновь оказалась в темном месте без запахов и захотела вернуться на согретую солнцем прогалину.
— Подожди, Лунная Волчица. — Голос Тлитоо донесся слабо, но отчетливо. Он звучал гораздо ниже, чем раньше.
В темноте что-то мелькнуло и поплыло, точь-в-точь как в ту минуту, когда я проникла в мысли Тали.
— Смотри, — сказал Тлитоо.
Я медленно открыла глаза, надеясь вновь оказаться на теплой поляне, с Тали, Бреланом и Аззуеном. Но вместо этого оказалась вместе с Тлитоо в центре Каменного Круга, где раз в луну встречались волчьи и человеческие крианы.
— Как мы сюда попали? — спросила я. Каменный Круг находился по ту сторону реки, в пятнадцати минутах бега от поляны, где спали люди.
— Сам не знаю, волчица, — ответил Тлитоо. — Не знаю, что это за место. В любом случае не то, что мы думаем.
Мы оба одновременно
14
Когда я в последний раз видела призрачную волчицу, она была слаба и худа, потому что, по словам Лидды, слишком часто приходила в мир живых. А теперь она выглядела так, как будто отъелась после долгого голода. Ее шерсть оставалась редкой и тусклой, но она набрала вес, и глаза были ясные. Я вдохнула неподвижный воздух, надеясь уловить смешанный запах дыма и можжевельника даже здесь, где не существовало запахов.
И тут я поняла, что с моим носом что-то не так. Он замерз до боли. В отличие от многих других живых существ волки почти не страдают от холода. Зимой у нас отрастает густая шерсть, даже между пальцами лап, так что мы способны охотиться в самые холодные ночи. Только носы, которые не порастают шерстью, чтобы свободно чуять запахи, рискуют замерзнуть. Когда мы спим на холоде, то непременно прикрываем их хвостом. Моему носу еще никогда не было так холодно, как теперь, когда я наблюдала за идущей к нам Лиддой. Он просто отваливался.
Лидда подошла, внимательно осмотрела меня и приоткрыла пасть в улыбке.
— Я так и думала, что ты найдешь дорогу сюда, — сказала она, касаясь моего закоченевшего носа. Казалось, я почувствовала тепло ее дыхания, но оно не грело. Я по мере сил ответила на приветствие.
— Где мы? — спросила я, обводя взглядом как будто знакомые камни и землю Круга. — Это мир духов?
Сердце радостно забилось, когда я подумала, что увижу Иллин и смогу попрощаться с ней, поблагодарить за то, что она столько раз заступалась за меня и убеждала, что я сильная. А потом, охваченная ужасом, я решила, что, должно быть, умерла, пытаясь вернуться из мыслей Аззуена.
— Нет, — заверила Лидда. — Это место между миром живых и миром мертвых. Я нашла его, когда приходить в мир живых стало слишком рискованно.
Она говорила очень ласково и так напоминала Иллин, что мне захотелось завыть. Но я бы не сумела, даже если бы не сдержалась: пасть замерзла не меньше, чем нос.
— Ответь! — Тлитоо подскочил к Лидде. — Что значит «место между мирами»? Зачем я тут нужен? Я не знаю. И никто не может объяснить.
Он подался вперед и зашептал:
— Никто уже много лет не носил имя Нейякилакин, и вороны почти всё забыли.
Казалось, ему не мешал холод, хотя у меня морда ныла от носа до ушей.
— Я немногое могу сказать. — Лидда коснулась носом груди Тлитоо. — У одного волка, который хорошо ко мне относится, я спросила, что это за место и как сюда попадают живые существа. Он сказал, что оно называется «инехалин» — не жизнь и не смерть. Он объяснил, что Нейякилакин — странник — способен перемещаться между жизнью и смертью и видеть чужие воспоминания. Он рождается, когда приходит время, и, чтобы полностью использовать свой дар, должен найти спутника.