Тайные чары великой Индии
Шрифт:
— Это странно, Октавио; то, что вы чувствуете, я тоже испытываю так, как вы это описываете; вдалеке от вас все для меня темно; ваше присутствие оживляет меня и делает невыразимо счастливой; что же это значит, мой возлюбленный Октавио?
— Это значит, моя дорогая Розарио, что мы пополняем один другого; что каждый из нас уносит часть нравственных сил другого; в разлуке мы не можем долго жить, и если б не было надежды свидеться, жизнь оставила бы нас.
— Да, я это чувствую, Октавио; все, что вы говорите, справедливо; вот почему нам нельзя более разлучаться еще раз!
— Вы говорите правду, возлюбленная моя, надо, чтоб так и было; мое сердце наполнилось радостью, что ваша вера в меня никогда не ослабевала. Смелее! Еще несколько дней, и вы спасены.
— Октавио, не забудьте Валентина Гиллуа; он поклялся покровительствовать нам; он может многое для меня сделать.
— Я это знаю, обожаемая моя Розарио, и я еще раз повторяю, что все меры приняты; в эту же ночь я увижу Валентина; я убежден, что это первое свидание будет не только дружеское, но даже родственное; мы посоветуемся немедленно о том, как ускорить минуту, в которую мы похитим вас из этого проклятого лагеря.
— Да хранит вас Бог, Октавио! С его помощью будете иметь успех!
— Да, и к тому же я сошелся с некоторыми из людей капитана Кильда.
— Берегитесь, Октавио; все эти люди, которые здесь находятся, первейшие негодяи.
— Я это знаю, милая Розарио; итак, будьте убеждены, что я действую только с крайней осторожностью; у меня пока еще только два друга в лагере, лейтенант…
— А! — вскричала она радостно, — вы встречаетесь с Блю-Девилем?
— Конечно, милочка моя; без его помощи я не мог бы пробиться до вас, это он посоветовал это свидание; я не знаю, что он сделал, но он сумел устранить все препятствия; кроме того, он мне указал одного молодого человека, почти ребенка, который тоже был мне очень полезен; клянусь вам, без их преданности я никогда бы не достиг до вас.
— А, вы говорите о Пелоне, — сказала она, прелестно улыбаясь.
— Да, я говорю именно о нем, но, извините, моя дорогая, вы давно знаете этих людей?
— Я их знаю с тех пор, как покинула Соединенные Штаты с злодеями, которые овладели мною.
— Хорошо, — что же вы о них думаете? Какого вы о них мнения?
— Какого я мнения о Блю-Девиле и Пелоне?
— Да, милая Розарио, вы помните, что я здесь только несколько дней; я их едва знаю, или, вернее, совсем не знаю; они конечно оказали мне большие услуги; они говорят, что преданы вам; но, в сущности, ничто мне не доказывает, что это действительно преданность; я боюсь, что сделал грубую ошибку, доверясь им до такой степени; никто так не схож с преданным человеком, как изменник, а между нами, я признаюсь, что у этого черта Блю-Девиля физиономия, вовсе не внушающая доверия, я мало встречал лиц, так похожих на висельника.
Донна Розарио рассмеялась.
— Бедный Блю-Девиль, — сказала она, все еще смеясь, — его лицо вредит ему, но не виноват же он, что так безобразен.
— Конечно нет, и это не причина опасаться его.
— Вы не правы, не доверяя Блю-Девилю, мой милый Октавио, — отвечала молодая девушка, становясь серьезною, — это честный
— Вы говорите то, что думаете, милая моя Розарио?
— Да, мой друг; Блю-Девиль, у меня есть на это доказательства, приставлен, чтоб быть около меня и, когда нужно, помогать мне.
— Приставлен к вам?.. Я вас не понимаю, моя обожаемая Розарио; что вы хотите этим сказать? Кто же поместил его около вас?
— Кто, Октавио? Тот друг, о котором я вам сейчас говорила, Валентин Гиллуа.
— Валентин Гиллуа! — вскричал он с худо скрытой досадой, — вы мне действительно только и говорите, что об этом человеке; вы, значит, очень ему верите?
— Безгранично, мой друг, Валентин Гиллуа девять раз спасал жизнь моему отцу; мать моя его уважала до обожания; теперь же, когда я одна на свете…
— Одна на свете! Вы, Розарио? — вскричал он с горестью, — а я разве ничто для вас?
— Ревнивец! — ответила она с прелестной улыбкой, — вы разве не то же, что я?
— Да, Розарио, да, вы правы; простите меня, я сошел с ума.
— Я вас прощаю, Октавио, потому что вы не знаете Валентина Гиллуа; этот человек теперь вся моя семья, как если бы это был мой отец, я никогда его не видала, но люблю и уважаю; повидайтесь с ним, Октавио, и, поговорив с ним пять только минут, ваше сердце переменится, и вы почувствуете к нему то же, что и я.
— Да будет так, милая Розарио, и я думаю, что это очень возможно, потому что этот необыкновенный человек пользуется огромной известностью между охотниками, рудокопами и даже между индейскими племенами; краснокожие его страшно уважают; они с ним советуются в своих ссорах и недовольствах и всегда покоряются безропотно его заключению; да, да, Розарио, de nu alma.
Мне очень хочется встретиться с этим странным человеком и найти его таким, как говорят и как вы его описываете.
— Когда узнаете его, я вам повторяю, дорогой Октавио, вы почувствуете, до какой степени слабы похвалы, которые ему расточают и которых он действительно заслуживает.
— Хорошо, хорошо, прекрасная энтузиастка, я побежден и сдаю оружие; возвратимся, прошу вас, к Блю-Девилю.
— Согласна, милый Октавио; но чем же я-то тут могу быть полезна вам?
— Доказав мне, что вы не ошибаетесь насчет этого человека и что вы уверены в том, что утверждаете.
— Я не утверждаю ничего такого, что не было бы справедливо, мой друг; так как я уже вам сказала, доказательства в моих руках, но, простите, я не могу их показать; это тайна, которую мне доверили и которую я обещала хранить.
— Я более не настаиваю; я вам верю, Розарио, но в этом человеке есть что-то таинственное, что я не могу себе объяснить, но что меня беспокоит; для меня ясно, что он носит маску, очень безобразную, правда, но все же маску.
— Она удобна для роли, которую он здесь играет, дорогой Октавио, и эта маска вас беспокоит, — сказала она с милою насмешливостью. — О, Бог мой! Вы сами разве то, чем кажетесь? Неправда ли, нет? Мы все носим маски здесь, даже страшный капитан Кильд.
— Что касается его, — сказал глухой голос, — она с него спала.