Тайные дневники Шарлотты Бронте
Шрифт:
— Хозяин дома? — осведомился незнакомец глубоким, низким голосом.
К мелодичному кельтскому акценту, немедленно выдавшему ирландское происхождение, примешивался также и шотландский акцент.
— Хозяин? — возмущенно уточнила я и тут же покраснела от стыда: он принял меня за служанку! — Если вы о преподобном Патрике Бронте, то он, несомненно, дома, сэр, и он мой отец. Прошу простить мой внешний вид. Обычно я не встречаю гостей, вымазанная мукой с головы до ног, но сегодня у нас день выпечки.
Молодой человек, казалось, ничуть не смутился своего промаха (возможно, потому, что стоял под ледяным дождем), а просто
— Простите. Я Артур Белл Николлс. Я переписывался с вашим отцом касательно места викария. Он ожидает меня только завтра, но я приехал в Китли немного раньше и решил нанести визит.
— Конечно, мистер Николлс. Прошу вас, — вежливо пригласила я его, отступив назад.
Гость шагнул в прихожую. Захлопнув дверь перед завывающим ветром и дождем, я улыбнулась.
— Не правда ли, ужасная буря? Не теряю надежды увидеть у дверей вереницу животных, пара за парой.
Я подождала улыбки или ответа в подобной непринужденной манере, но мистер Николлс лишь смотрел на меня, точно статуя. В руках он держал шляпу и зонтик, с которых на каменный пол стекала вода. Теперь, вне досягаемости стихии, я разглядела, что он обладает крепким телосложением и смуглым лицом с привлекательными крупными чертами, большим, но красивым носом, твердым ртом и густыми, черными как смоль волосами, которые из-за дождя прилипли к голове мокрыми завитками. Мистер Николлс был по меньшей мере шести футов ростом — на целый фут выше меня. В письме он отметил свой возраст: двадцать семь лет, почти на два года младше; он казался бы еще моложе, если бы не густые, аккуратно подстриженные черные бакенбарды, обрамляющие его выбритое лицо. Взгляд у гостя был настороженный и умный; впрочем, он отвел глаза и робко изучал прихожую, будто преисполнился решимости смотреть на что угодно, кроме меня.
— Полагаю, — попробовала я еще раз, — вы привыкли к таким ливням в Ирландии?
Он кивнул, уставившись в пол, но промолчал. Я подумала, что тирада у двери, по-видимому, останется его единственной попыткой заговорить. Флосси вертелся у гостя под ногами и поглядывал на него с любопытством и нетерпением. Мистер Николлс, промокший и, несомненно, замерзший, улыбнулся псу, наклонился и ласково потрепал его по голове.
— Позвольте забрать вашу шляпу и пальто, сэр, — предложила я гостю, кое-как вытерев руки о фартук.
Подозрительно посмотрев на меня, он молча протянул мокрый зонт и снял упомянутые предметы гардероба. Заметив, что его туфли промокли насквозь и покрыты слоем грязи, я спросила:
— Неужели в такую погоду вы шли пешком из Китли, мистер Николлс?
Он снова кивнул.
— Извините за грязь. Я как мог вытер обувь, прежде чем позвонить в колокольчик.
Наконец-то он заговорил! Целых две фразы, хотя и короткие! Я сочла это скромной победой.
— Уверяю вас, этому каменному полу не привыкать к уличной грязи. Не желаете погреться у кухонного очага, мистер Николлс, пока я схожу за полотенцем?
Он заметно встревожился.
— На кухне? Нет, спасибо.
Меня застало врасплох надменное удивление, с которым он произнес слово «кухня», будто искренне презирал саму ее суть. По-видимому, помещение, столь тесно связанное с женщинами, было недостойно его внимания. Я разозлилась и раздраженно ответила:
— Прошу прощения, но в столовой не разведен огонь, вот почему я предложила вам пройти на кухню. Там очень
— Мне хотелось бы увидеть его немедленно, — поспешно отозвался гость. — Наверняка у него разведен огонь. Я был бы крайне признателен вам за полотенце.
Я отправилась исполнять его пожелание. Итак, к нам приехал весьма заносчивый и высокомерный ирландец. По сравнению с ним наш бывший викарий, отвратительный Смит, показался настоящим сокровищем. Через несколько минут я вернулась с полотенцем. Мистер Николлс молча промокнул дождевую влагу с волос и лица, затем вытер ботинки и вернул полотенце мокрым и грязным.
Мне не терпелось уйти. Приблизившись к двери отцовского кабинета, я снова обратилась к гостю:
— В последнее время переписку отца вела я. Если не ошибаюсь, я предупреждала вас, что зрение отца оставляет желать лучшего. Он разглядит лишь ваши туманные очертания. Врачи прогнозируют, что рано или поздно он ослепнет.
Мистер Николлс только мрачно кивнул.
— Да, припоминаю.
Постучав в кабинет и дождавшись разрешения, я распахнула дверь и объявила о приходе мистера Николлса. Папа поднялся с кресла у камина и поприветствовал гостя удивленной улыбкой. Подобно мне, отец носил очки в проволочной оправе; его некогда красивое лицо избороздили морщины; высокий, худой, но крепкий, он изо дня в день щеголял в черной сутане. Копна его седых волос была белоснежной, как и шарф, который он, избегая простуды, всегда наматывал на шею так пышно, что подбородок почти исчезал в складках.
Мистер Николлс пересек комнату и пожал папе руку. Я оставила их одних и поспешила наверх, чтобы привести себя в порядок. Как я могла встретить незнакомца в таком виде? Сняв косынку, я аккуратно заколола наверх свои каштановые волосы, затем переоделась в чистое серебристо-серое платье, разумеется шелковое. (С тех пор как мы переехали в Хауорт, папа похоронил немало детей, которые сидели слишком близко к огню и загорелись. Он не доверял хлопку и льну и требовал, чтобы мы носили только шерсть и шелк — они не так легко воспламеняются.) Одетая как квакерша, я почувствовала себя более спокойно и непринужденно. Пусть мне недостает преимуществ красоты, зато больше не придется стыдиться перед гостем своих манер или нарядов.
Вернувшись на кухню, я застала там Эмили и повторила для нее и Табби маленькую сценку, разыгравшуюся у входной двери.
— На кухне? Нет, спасибо, — попыталась я изобразить голос и презрение мистера Николлса. — Как можно ступить в обиталище женщин!
Эмили засмеялась.
— Судя по всему, настоящая скотина, — заметила Табби.
— Будем надеяться, что отец не задержит его, и вскоре мы попрощаемся навсегда, — заключила я.
Когда я принесла к кабинету поднос с чаем, через полуоткрытую дверь доносились низкие голоса двух ирландцев. Ирландский акцент мистера Николлса был очень ярким, приправленным интригующими нотками шотландского. Папа старался избавиться от акцента с тех пор, как поступил в колледж, однако ирландская напевность всегда отличала его речь и перешла ко всем его отпрыскам, включая меня. Беседа была в полном разгаре; внезапно раздался взрыв искреннего смеха. Это обстоятельство немало меня удивило, поскольку я добилась от мистера Николлса лишь пары слов. Со мной он даже не улыбался!