Тайные милости. 17 левых сапог
Шрифт:
«Алик!» – вскрикнул отец Георгия, узнав соседа, прижатого к стенке мазанки.
Один из парней, окружавших Али, выругался матом и лягнул в сторону прохожего ногой: дескать, пошел вон, а трое его приятелей не обратили на Ивана Ивановича никакого внимания. Вот тут-то отец Георгия и пустил в ход свою знаменитую с тех пор карагачевую палку. Али не успел сообразить, в чем дело, как двое его преследователей уже валялись на земле, а двое других отскочили метров на десять. В эту минуту вывалилась из проулка ватага местных парней, прекрасно знавших Али, и тут эти двое дали такого стрекача, что поймать их не удалось, а когда Али и его заступники вернулись к чугунной водопроводной
Вспомнив всю эту историю, Георгий решил сегодня же сходить к маме, немедленно, прямо сейчас. Но тут позвонила Катя.
– Через двадцать минут буду. Хорошо? – неожиданно для самого себя горячо спросил ее Георгий.
– Да.
– Иду. – Он положил трубку, чувствуя, как колотится сердце, как горит лицо. – Я по городу, – сказал Георгий секретарше, выйдя в приемную. – Сегодня не вернусь.
Секретарша кивнула утвердительно: ей было все понятно – Георгий Иванович пойдет по городу с инспекционной проверкой. А уважения заслуживало в ее глазах то, что он именно пойдет, а не поедет, как ездят другие начальники.
На улице стоял сухой, колкий жар, было никак не меньше тридцати пяти градусов. «Хорошо, что я в свое время изобрел себе это занятие – ходить по городу, – подумал Георгий, – а в Катиной хибарке сейчас прохладно, чисто, полутемно…»
Колкий, сухой жар июльского дня уже сменился влажной предвечерней духотой, тяжело обволакивающей рельефы скал, корабли в море, дальние остовы домов. Воздух над ними плотно светился, очерчивал их дрожащим зыбким контуром какого-то неземного, мертвенно-белого цвета; а далеко на западе, у желтой песчаной косы, колыхалось белое волокнистое марево суховея, словно остановившегося в нерешительности на морском берегу, словно еще раздумывающего, лететь ему через залив к городу или остаться в голодной солончаковой степи. Несмотря на жару, вид у моря был какой-то осенний, тревожный, и казалось, совсем не случайно маленькие, быстро вскипающие и тотчас гаснущие волны не могут догнать одна другую, не могут слиться в более мощные водяные пласты, а гибнут поодиночке, как незнакомые родственные души.
Анна Ахмедовна не ждала сына и встретила его изучающим, напряженным взглядом.
– Что ты так на меня смотришь? – испуганно спросил Георгий, оглядывая себя как бы со стороны, решив, что мать увидела какой-то непорядок в его одежде. Нет, вроде все было в порядке. – Чего ты, ма?
– Да так, ничего. Что-нибудь случилось?
– Нет, все нормально.
– А-а… ну, проходи. – Анна Ахмедовна улыбнулась сыну, но глаза ее остались при этом сумрачными, настороженными. – Ты какой-то встрепанный. Вот и подумала: может, что случилось, раз пришел?
– Ма, ты же знаешь, какая у меня работа. Кручусь с утра до вечера! Надо обязательно поставить тебе телефон, а то ничего не знаем друг о друге. Ма, я давно хотел прийти. Честное слово!
– Кушать будешь?
– Можно.
– Телефон ставить не смей, – чистя на кухне картошку, решительно сказала Анна Ахмедовна, – всю жизнь без него обходилась и теперь обойдусь. Зачем тебе лишние разговоры?..
– Да
Мать промолчала. Конечно, было бы хорошо позвонить иной раз вечерком Георгию, обмолвиться словом с внучками, услышать их чистые голоса, узнать их простые заботы.
– Ну, как ты здесь? – не выдерживая паузы, спросил Георгий.
Мать пожала плечами:
– Нормально. Как все, так и я.
– Ма, ну ты не обижайся… – Георгий подошел к ней, обнял за плечи, с болью ощутил, какая она у него худенькая, «дробненькая», как говорит баба Маша.
Мать открыла кран над раковиной, в которой чистила картошку. Он зашипел, но так и не проронил ни единой капли воды.
– Даже на второй этаж не поднимается, и когда вы это дело наладите… – с укоризной сказала мать. – Пойди принеси со двора.
Георгий послушно взял со шкафчика ведро для питьевой воды и пошел во двор под колонку. Но и там не оказалось воды. Ему пришлось идти в соседний двор – метров за двести. Там почему-то всегда была вода – во все времена и в любое время суток. Этот кран у них в округе так и называли – «хитрый». Откуда он питался водой, одному богу известно. Без удовольствия неся полное ведро по людной улочке, Георгий здоровался направо и налево со старыми знакомыми, знавшими его еще с тех пор, когда он был Жорой и когда никому из них не могло прийти в голову, что он станет для них со временем Георгием Ивановичем и для того, чтобы попасть к нему на прием, им нужно будет записываться за три недели.
– А у вас есть? – спросила мать, когда он поставил полное ведро воды на шкафчик в кухне.
– У нас насос, – смущенно сказал Георгий.
– А-а, персональный, для вашего дома?
– Ну, что-то в этом роде, – пробормотал Георгий.
– Как девочки?
– Да чего им сделается, нормально. Ирочка уже вовсю помогает по хозяйству, во вторую смену поедет в лагерь. Лялька ходит за ней как хвост.
– Привел бы.
– Ма, ну почему ты не ходишь к нам?!
– Ты знаешь, я курю…
– Ма, ну это такая чепуха! Ну, я понимаю, что она конечно же не права, но ведь теперь ничего не поделаешь.
– Да, – кивнула Анна Ахмедовна, моя в эмалированной чашке очищенную картошку, – теперь ничего…
– Ма, ну это я во всем виноват, я…
– Наверное, – холодно сказала мать то, что не говорила ему никогда прежде. – При живой бабке ребенка нянчат чужие люди…
– Они хорошие, ма…
– Ясно, что хорошие, плохим бы вы не отдали.
– Ма, ну прости меня, ма…
– Я не в обиде, – отводя глаза в сторону, сказала Анна Ахмедовна, – на жизнь нельзя обижаться, а это – жизнь. Тебе жарить картошку с луком?
– Можно.
Поужинав в кухне, они перешли в комнату, которая издавна называлась «большой», потому что в квартире была еще и спальня, хотя в прежние времена кровати стояли в обеих комнатах. В «большой» комнате все было так же, как и много лет назад, – круглый стол, покрытый вишневой плюшевой скатертью, такие же плюшевые портьеры на дверях (когда Георгий был еще совсем маленький, он обычно прятался в этих портьерах, а мать с отцом долго искали его по всей квартире: «Где наш мальчик? Где наш Георгий? Куда он спрятался?» – и так до тех пор, пока с восторженным визгом не вылетал он из-за тяжелой портьеры на середину комнаты); на тумбочке стоял похожий на рыбий глаз телевизор с линзой; на стене висели большие сохатиные рога (отец купил их когда-то по пьянке на базаре за два рубля старыми деньгами), а на рогах – отцовская карагачевая палка.