Тайные страницы истории
Шрифт:
В свете этих фактов едва ли можно сомневаться в том, что уже с первого совещания «коллегия трех», т. е. с конца января или начала февраля 1908 г., Ленин начал бороться против попыток дальнейшего использования тифлисских пятисотрублевок; и существует много оснований полагать, что споры именно по этому вопросу были причиной появления первой глубокой трещины в личных отношениях между Лениным, с одной стороны, Богдановым и Красиным, с другой — трещины, которая разрасталась тем быстрее, чем яснее для Ленина становились трудности, которые возникали для его политической работы в результате разоблачения экспроприаторских похождений недавнего прошлого.
Для наблюдателя извне тогда могло казаться, что этот раскол внутри «коллегии трех» отягчал положение Ленина. Во вторую эмиграцию он ехал со сравнительно большими планами, как литературно-издательской, так и партийно-политической деятельности. «Пролетарий» должен был стать регулярно выходящим еженедельником с литературным отделом, во главе которого предполагалось поставить Горького.
98
В истории тогдашнего ареста Красина и его освобождения есть много неясных моментов. По документам Департамента полиции видно, что полиции была известна его прикосновенность к тифлисской экспроприации и его роль в размене пятисотрублевок; ей не могла не быть известна его роль в подготовке выпуска фальшивых трехрублевок (о ней знал Житомирский); на основании именно этих сведений Департамент полиции потребовал его ареста в Финляндии, но не представил финляндским властям доказательств этих обвинений в требуемый финляндскими законами месячный срок — по-видимому, из-за нежелания обнаружить источник своей информации. Имея все эти данные, Департамент полиции не только не сообщил о них прусской полиции, которая не допустила бы проживания Красина в Берлине, но и не препятствовал возвращению Красина в 1913 г. в Петербург.
Во всей этой картине, как она вырисовывается из переписки Ленина и других документов, наименее понятным является один момент: несмотря на этот надвигающийся финансовый кризис, Ленин, который обычно хорошо понимал важность финансовой базы для успешности политической работы и нередко шел на компромиссы, лишь бы обеспечить эту базу, на этот раз совершенно непреклонно держал курс на разрыв с Богдановым — конечно, превосходно понимая, что это будет одновременно разрывом не только с Красиным, т. е. министром финансов БЦ, но и с Горьким, которого Ленин очень высоко ценил и сотрудничеством с которым он крайне дорожил, и со многими другими видными представителями «старой гвардии» большевизма.
Причина этой крайней непримиримости Ленина полностью понятной будет лишь после того, как мы установим, что как раз в это время новые союзники Ленина, шедшие на смену старым большевикам типа Богданова и Красина, заканчивали в Москве работу по реализации первой части наследства Шмита, что должно было принести кассе БЦ около 190 тыс. руб. в совершенно полноценной валюте, не требующей никакого риска при размене. Ленин был в курсе этой работы — и от Шестернина, который выступал в Москве доверенным человеком официальной наследницы, и от Таратуты, который вместе со своею женой, этой наследницей, поджидал деньги в Париже. Опасность срыва этой операции была ничтожной: Шестернин был вполне надежным человеком, лично связанным с Лениным; прочно привязан к последнему был теперь и Таратута.
В этих условиях ликвидация конфликта с Богдановым и Красиным не улучшала, а, наоборот, сильно ухудшала бы обстановку: если бы соглашение с Богдановым и Красиным было достигнуто, БЦ, несомненно, восстановил бы финансовую диктатуру Красина под наблюдением «коллегии трех»; именно в эти руки тогда перешли бы и капиталы Шмита; продолжение же и обострение конфликта создавало на верхушке большевистской фракции положение междуцарствования, которое было крайне выгодно Ленину, так как он имел большинство в редакции «Пролетария», с одной стороны, и получал фактический контроль над наследством Шмита, с другой.
Правда, требования соглашения делались все настойчивее и настойчивее со всех сторон. «Восстановления единства большевистской фракции» требовали в этот момент не только большевистские группы в эмиграции; не только ведущая группа большевиков-литераторов, которую в это время собрал к себе на Капри Горький, принимавший близко к сердцу тогдашний раскол и стоявший полностью на стороне Богданова и Красина; в этом же смысле — Ленину писали и «питерские друзья» [99] , под таковым псевдонимом, несомненно, фигурировали находившиеся в Петербурге члены БЦ во главе с Рожковым, Гольденбергом-Мешковским, Линдовым и др. Но все эти требования, с точки зрения Ленина, обязывали только к одному: нужно было так провести желательный и даже необходимый раскол,
99
Письмо Ленина к Горькому от 24 марта 1908 г.
В двадцатых числах мая 1908 г. Ленин получил сообщение, что первая часть наследства Шмита реализована, все документы оформлены и Шестернин выезжает с ними из Москвы в Париж, для их вручения формальной наследнице. Необходимо было спешить.
Случайно это совпало во времени с большим рефератом Богданова о «приключениях одной философской школы», который был назначен в Женеве на 28 мая: на нем Богданов собирался раскритиковать Плеханова. Это было как нельзя более на руку Ленину. Формально, по соглашению, которое действовало в редакции «Пролетария», Богданов имел все права на такое выступление. Но оно, конечно, создавало столь же несомненное право и для контрвыступления любого члена редакции. А между этими «другими» членами редакции, между Лениным и Дубровинским, уже давно существовало полное единомыслие в этом вопросе. «И тот, и другой, — вспоминает Крупская, — чрезвычайно ценили Плеханова… И тот, и другой считали, что Плеханов прав в области философии, и полагали, что в области философских вопросов надо решительно отгородиться от Богданова, что теперь борьба на философском фронте приобрела особое значение».
Ленин с самого начала второй эмиграции обрабатывал в этом направлении Дубровинского, в котором еще с 1903–1904 гг. сидели «примиренческие» настроения — стремление перекинуть мост для сближения с меньшевиками и восстановить партийное единство. Ленин пользовался этим настроением в своих целях, превращая Дубровинского в таран для дробления связей, поддерживающих единство большевистской фракции. «Ильич видел, что никто так хорошо, с полуслова, не понимает его, как Иннокентий. Иннокентий приходил к нам обедать, и они долго после обеда обдумывали планы работы, обсуждали создавшееся положение. По вечерам сходились в кафе Ландольт и продолжали начатые разговоры. Ильич заражал Иннокентия своим „философским запоем“, как он выражался» [100] .
100
Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. С. 139.
Когда он считал это нужным и когда дело шло о полезном человеке, Ленин умел не считаться со временем, чтобы прочно вколачивать свои мысли в головы собеседников, крепко привязывать их к себе. Для тех лет Дубровинский стал самым полезным для Ленина его помощником. Правда, он не вполне отказался от своих собственных оценок, от своих особых оттенков в подходах к вопросам и людям. Но в тот период, в 1908–1910 гг., это было даже полезно Ленину: со своей репутацией «старого примиренца» Дубровинский имел доступ туда, куда человек с репутацией «непримиримого большевика» проникнуть бы не мог. В основном же он работал в том направлении, которое тогда было особенно выгодно Ленину. Именно это заставляло последнего им дорожить, старательно и осторожно вдалбливая в его голову свои планы и концепции.
При этих отношениях Ленину легко было сговориться с Дубровинским по вопросу о выступлении против Богданова. Дубровинский согласился взять на себя это выступление: Ленин набросал тезисы, которых следовало держаться, и около 25 мая отправился в путь: сначала в Париж, чтобы закрепить свое влияние на судьбу капиталов Шмита, а затем в Лондон, для работы в Британском музее над своей философской книгой против Богданова, о которой уже было широко известно в кругах большевистской эмиграции и разговоры о которой не раз прикрывали совсем не философские моменты деятельности Ленина [101] .
101
Указываемые нами здесь даты передвижений Ленина не вполне совпадают с теми, которые даны в приложениях к его Сочинениям, в особенности ко второму изданию. «Хронологическая канва» биографии Ленина в этих Сочинениях не только весьма неполна, но и не всегда точна. Немало ошибок содержит и книга Крупской. В частности, выступление Дубровинского она описывает как выступление на докладе не Богданова, а Луначарского. Это совершенно не соответствует действительности. Доклад Луначарского был позднее, на нем ни Дубровинский, ни кто-либо другой из сторонников Ленина не выступали (после столкновения на докладе Богданова дальнейшие выступления для задачи, которую ставил Ленин, были уже не нужны). Ошибка Крупской, которая сама ни на одном из этих докладов не была, вполне объяснима, хотя и не понятно, откуда именно она взяла некоторые детали (см.: Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. С. 143–144). О выступлении Дубровинского имеется также отчет какого-то агента в делах Департамента полиции (см.: Корден В. Товарищ Инокентий/ Изд. Политкаторжан. М., 1930. С. 76).