Тайные тропы (илл. С. Бродского)
Шрифт:
Варвара Карповна опустила голову. Она боялась смотреть в глаза Родэ. Ей казалось, что он прочтет в ее взгляде затаенную мысль, которую она вынашивала эти дни. Сегодня он почему-то особенно пристально и долго смотрел на нее. Тряскиной казалось, что вот-вот тонкие губы Родэ сложатся в злую улыбку и он скажет: «Все знаю, дорогая, все мне известно. Ты хочешь убрать меня… хе-хе… Скорее умрешь ты…» Но Родэ только щурил глаза и молчал. Были минуты, когда Варвара Карповна чувствовала себя близкой к обмороку. «Почему я об этом думаю? Ведь, кроме меня и Ожогина, никто ничего не знает. Разве
А что если сам Ожогин уже выдал ее, пошел и рассказал гестапо, и сейчас же, вслед за этим арестованным…
– Господи! – почти вслух произнесла Тряскина.
– Что ты бормочешь? – спросил Родэ.
Сердце у Варвары Карповны замерло.
– Пусть скажет, кто эти ассенизаторы. Пусть назовет их фамилии, – потребовал он.
Варвара Карповна торопливо перевела.
Арестованный не знал фамилий ночных гостей и никогда их до этого не видел.
– Сволочь, – прохрипел Родэ, и его худое лицо стало страшным. – Сейчас ты у меня заговоришь!
Став против заключенного, он начал медленно засучивать рукава мундира.
– Мне можно идти? – спросила побледневшая Тряскина и поднялась с табурета.
– Иди! – бросил Родэ. – Зайдешь через десять минут – поедем…
Через десять минут она открыла дверь.
Тюремщик-гестаповец держал полотенце и лил горячую воду на руки Родэ. Родэ с брезгливой гримасой смыл с пальцев кровь, смочил их одеколоном и вытер…
Без двадцати минут час от здания гестапо отъехала малолитражная машина. В ней сидели Родэ и Варвара Карповна. Оба молчали. Женщина старалась не дышать, чтобы не выдать своего состояния. От одной мысли, что скоро, через каких-нибудь полчаса, а может быть, и того меньше, произойдет что-то страшное, неизбежное, по всему ее телу пробегала дрожь. Ей казалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что если сама она не бросится вниз, ее все равно столкнут туда. Ожидание было невыносимо, и Тряскина мысленно торопила шофера. А машина, как назло, ползла медленно, карабкаясь по выбоинам дороги.
Наконец она остановилась. Варвара Карповна быстрым движением руки смахнула слезы и вытерла платком лицо. Шофер открыл дверцу. До дома оставалась сотня метров. Родэ отпустил шофера и приказал ему подъехать через час.
На стук никто не отозвался. Родэ постучал вторично – тишина. На третий удар отозвался женский голос:
– Кто там?
– «Лейпциг»… – хрипловатым, надтреснутым голосом ответил Родэ.
…Не более как через минуту в доме раздались один за другим четыре глухих выстрела, – будто кто-то ударил несколько раз палкой по тугому матрацу, а еще через минуту показались Тризна и Грязнов.
Не торопясь, они прошли некоторое расстояние по тротуару, а потом разошлись в разные стороны.
16
Юргенс встал с постели, как обычно, в девять утра и занялся гимнастикой. Он любил твердый распорядок дня. Даже война и тревожные события, с ней связанные, не изменили его привычек. Служитель никогда не спрашивал, что
В столовой ожидал завтрак. Юргенс уже хотел сесть за стол, как вдруг его внимание привлек необычный шум на улице. Он подошел к окну и раздвинул шелковые занавески. Солдаты, наводнившие мостовую и тротуары, брели без всякого порядка. На голове у многих были пилотки, обвязанные сверху женскими платками, шапки-треухи, фетровые шляпы; поверх шинелей – фуфайки, овчинные полушубки, штатские, простого покроя пальто; на ногах – валенки, сапоги, ботинки, а у одиночек даже веревочные или лыковые лапти. Изредка мелькали офицерские фуражки.
– Какая гадость! – процедил сквозь зубы Юргенс, задернул занавески и подошел к телефону.
Начальник гарнизона охотно удовлетворил любопытство Юргенса. Он объяснил, что в город прибыли на кратковременный отдых и переформирование остатки разбитой немецкой дивизии, вырвавшейся из окружения.
Через полчаса в передней раздался звонок, и служитель ввел в кабинет посетителя. Юргенс чуть не вскрикнул от удивления: перед ним стоял его родственник подполковник Ашингер. Он был одет в куцый, изодранный пиджак. Сквозь дыры в брюках просвечивало грязное белье, на ногах болтались большие эрзац-валенки. Небритый, с лицом землистого цвета и впалыми щеками, он ничем не напоминал того вылощенного, развязного офицера, каким видел его Юргенс в последний раз.
– Что за маскарад? – спросил Юргенс, хотя он уже догадался о происшедшем.
Ашингер молча добрался до кресла, бросился в него и, уронив голову на руки, заплакал, неестественно подергивая плечами.
– Этого еще не хватало! – с досадой сказал Юргенс, выходя из-за стола.
– Не могу… не могу… Какой позор! – выдавил из себя подполковник, захлебываясь слезами и по-мальчишески шмыгая носом.
– Что за шутовской наряд?
– Если бы не он, я едва ли остался бы жив, – И Ашингер изложил подробности разгрома дивизии.
– Но нельзя же доводить себя до такого состояния! – укоризненно покачал головой Юргенс.
– Тебе хорошо говорить! – возразил Ашингер. – А я бы хотел видеть твое состояние после того ада, в котором мы находились!
– Хм, – фыркнул Юргенс, – с русскими я познакомился немного раньше тебя, мой дорогой…
– Но если я не ошибаюсь, ты в первом же бою поднял руки и сдался в плен?
– Так надо было… – немного смутившись, ответил Юргенс. – Ванну подполковнику. Быстро! – обратился он к вошедшему служителю.
Ванна оказала благотворное влияние на Ашингера, а бокал вина окончательно привел его в равновесие, и он начал довольно спокойно рассказывать о пережитом.
После третьего бокала подполковник уже с трудом выражал свои мысли; он встал, нервно прошелся по комнате и, чувствуя себя неловко в плохо сидящем на нем штатском платье, опять сел за стол. По его мнению, не надо было связываться с Россией: не надо было лезть в это пекло.
Юргенс пристально посмотрел на подполковника:
– Последнее время тебе стоит только открыть рот, и ты обязательно скажешь какую-нибудь глупость.